Смерть в чужой стране - Донна Леон Страница 62

— А, да, я пришла сказать тебе об этом. Да сама же и забыла за всеми вашими деловыми разговорами. — Она повернулась к Брунетти. — Передай от меня привет Паоле и поцелуй за меня детей. Я позвоню, когда мы будем на Капри. Или это Искья? Орацио, что это?

— Капри, дорогая.

— Ну, я позвоню. До свидания, Гвидо, — сказал она, становясь на цыпочки, чтобы поцеловать его.

Граф и Брунетти обменялись рукопожатиями. Все трое спустились во двор вместе. Граф и графиня повернулись, вышли в причальные ворота и сели в лодку, которая ждала их перед палаццо. Брунетти выскользнул через парадную дверь и старательно закрыл ее за собой.

Понедельник прошел в квестуре нормально: привели трех африканцев за безлицензионную торговлю кошельками и солнечными очками на улице; доложили о двух взломах в разных частях города; четыре повестки были вручены лодочникам, промышлявшим извозом без надлежащего спасательного снаряжения на борту; и два известных наркомана были задержаны за угрозу некоему врачу, который отказался выписать им рецепты. Патта появился в одиннадцать, позвонил Брунетти, чтобы узнать, нет ли успехов в деле Вискарди, даже не попытался скрыть раздражение, узнав, что никаких успехов нет, и отправился завтракать на полчаса позже, чтобы уже не возвращаться до трех часов.

Пришел Вьянелло и доложил Брунетти, что в субботу машина не приехала и что он прождал на пьяццале Рома целый час, стоя на остановке пятого автобуса с букетом красных гвоздик в руке. В конце концов он плюнул на все, вернулся домой и подарил цветы жене. Выполняя свою часть договора, Брунетти изменил расписание дежурств, чтобы дать Вьянелло выходные в следующую пятницу и субботу, попросил его связаться с пареньком с Бурано и выяснить, что было сделано неправильно и почему друзья Руффоло не пришли на встречу.

По дороге на работу он купил все главные газеты и провел большую часть утра за чтением, ища каких-то упоминаний о свалке у озера Барчис, о Гамберетто, о чем-то, что имеет отношение к смерти двух американцев. Однако история отказывалась заниматься всеми этими темами, поэтому он кончил чтение новостями о футболе.

На следующее утро он снова купил газеты и внимательно прочитал их. Беспорядки в Албании, курды, какой-то вулкан, индийцы, убивающие друг друга, на сей раз из-за политики, а не на религиозной почве, но никаких упоминаний о свалке ядовитых отходов у озера Барчис.

Понимая, что поступает глупо, он все же не выдержал, пошел к коммутатору и спросил у оператора номер американской базы. Вдруг Амброджани сумел разузнать что-нибудь о Гамберетто, думал Брунетти, чувствуя, что не в силах ждать, пока тот ему позвонит. Оператор дал ему и главный номер, и номер офиса карабинеров. Брунетти пришлось дойти до Рива-дельи-Скьявони, прежде чем он нашел телефон-автомат, принимающий магнитную карту. Он набрал номер карабинерского поста и попросил позвать майора Амброджани. В настоящий момент майора не было за столом. Кто его спрашивает?

— Синьор Росси, из «Главной страховой компании». Я перезвоню во второй половине дня.

Отсутствие Амброджани могло ничего не значить. Или значить все, что угодно.

Как всегда, когда он волновался, Брунетти пошел побродить. Он свернул налево и шел вдоль воды, пока не добрался до моста, по которому вышел на Санта-Елена, пересек ее и обошел эту самую отдаленную часть города, найдя ее ничуть не менее интересной, чем находил в прошлом. Он прошел по Кастелло, вдоль стены Арсенала, обратно к Санти-Джованни-э-Паоло, где началась вся эта история. Он нарочно обошел площадь стороной, не желая смотреть на то место, где вытащили из воды тело Фостера. Он двинулся прямиком к Фондаменте-Нуове и вдоль набережной, пока не свернул с нее и не направился снова в город. Проходя мимо Мадонны-дель-Орто, он заметил, что над гостиницей все еще работают, и как-то сразу оказался на Кампо-дель-Гетто. Сел на скамейку и стал смотреть на прохожих. Они ничего не знают, совсем ничего. Они не доверяют правительству, боятся мафии, презирают американцев, но все это общие, расплывчатые мысли. Они чувствуют преступный сговор, как всегда это чувствуют итальянцы, но у них нет подробностей, доказательств. Наученные многовековым опытом, они знают, что доказательства есть, что их много, но те же самые жестокие века научили этих людей тому, что любое правительство, которое окажется у власти, всегда преуспеет в сокрытии от граждан доказательств любых своих злодеяний.

Он закрыл глаза, уселся на скамье поудобней, радуясь солнцу. Когда он их открыл, то увидел двух сестер Мариани, которые шли по площади.

Наверное, им теперь за семьдесят, и той, и другой, волосы у них доходили до плеч, каблуки были высокие, губы — ярко-карминные. Никто уже не помнит фактов, но все помнят эту историю. Во время войны муж одной из них, примерный христианин, донес на жену в полицию, и их обеих отправили в лагерь. Никто не помнит, что это был за лагерь, Освенцим, Берген-Белсен, Дахау, название не имеет значения. После войны они вернулись в Венецию, пережив бог весть какие ужасы, и вот, спустя пятьдесят лет, идут по Кампо-дель-Гетто, рука об руку, и у каждой в волосах ярко-желтая лента. Для сестер Мариани тайный заговор существовал, и, разумеется, они видели доказательства человеческого зла, и все же вот они идут в потоке солнечных лучей, мирным венецианским вечером, и солнечные пятна играют на их цветастых платьях.

Брунетти понимал, что впал в ненужную сентиментальность. Его так и подмывало пойти прямо домой, но он пошел в квестуру, пошел медленно, не торопясь вернуться туда.

Вернувшись, он обнаружил у себя на столе записку: «Повидайтесь со мной насчет Руффоло. В.», и сразу же спустился к Вьянелло.

Полицейский сидел за столом и разговаривал с молодым человеком, сидевшим на стуле лицом к нему. Когда Брунетти подошел, Вьянелло сказал молодому человеку:

— Это комиссар Брунетти. Он может ответить на твои вопросы лучше, чем я.

Молодой человек встал, но не сделал попытки поздороваться за руку.

— Добрый день, Dottore, — сказал он. — Я пришел потому, что он мне позвонил. — Брунетти оставалось только гадать, кто такой этот «он».

Юноша был коренастый, плотный, большие руки не соответствовали размерам тела, они были красные и распухшие, хотя ему едва ли стукнуло семнадцать. Его резкий акцент жителя Бурано говорил о его профессии не менее красноречиво. Живя на Бурано, ты либо ловишь рыбу, либо плетешь кружева; вторую возможность руки паренька исключали.

— Садись, пожалуйста, — сказал Брунетти, подвигая себе второй стул.

Очевидно, мать хорошо воспитала этого парня, потому что он стоял, пока оба мужчины не сели, и только тогда сел сам, держась прямо, вцепившись руками в края сиденья.

Он заговорил на грубом островном диалекте, которого не понял бы никакой итальянец, не родившийся в Венеции. Интересно, подумал Брунетти, может ли паренек вообще говорить по-итальянски. Но его раздумья по поводу диалекта тут же оборвались, потому что юноша продолжал:

— Руффоло снова позвонил моему другу, а мой друг позвонил мне, и как я уже обещал сержанту, что приду, если мой друг проявится, ну, я и пришел.