Аллегро - Владислав Вишневский Страница 64

Начмед неожиданно открывает рот, он с этим не согласен.

— Это экономика должна быть экономной, — укоризненно замечает Кобзеву. — А не медицина… Медицина должна быть достаточной, и оперативной…

Кобзев не спорит.

— Так точно. Абсолютно правильно. Золотые слова. Ну, мы пойдём, да, товарищ подполковник, свободны?

Начмед рассеянно барабанит пальцами по столу.

— А вот вчера у вас, — смотрит на Тимофеева. — Температура, я вижу, зафиксирована была, товарищ прапорщик, 37 и 5. Это почему?

Тимофеев не успевает ответить, его опережает Кобзев.

— Так у кого угодно поднимется, товарищ подполковник, когда человек мундштук потерял… — высоко прочувствованно, с жаром заявляет он. — Представляете! Такой мундштук!.. У меня тоже сразу всё поднялась, и давление, и температура, и… Такая беда! Но я быстро справился, а он… Мы ж, видите, разные… У него психофизика другая…

У начмеда в глаза появилась и усмешка и любопытство, но, главное, огонёк контакта.

— Психофизика, говорите! А что это за мундштук такой? Золотой, что ли…

— Конечно! — голосом пенсионерки, потерявшей в толпе кошелёк, стонет Кобзев. — Мой мундштук! от кларнета!

— Ваш? — весьма заинтересованно переспрашивает подполковник, и спотыкается. — Погодите, а прапорщик Тимофеев тогда при чём? Если инструмент ваш…

— А я ему дал подержать, — не задумываясь, как о понятном докладывает Кобзев. — Думал, он — это… а он и…

— И… И что? — подполковник похоже совсем запутался, потерял нить.

— И всё! — Кобзев огорчённо разводит руками, но поясняет. — Тимофеев и взволновался, и расстроился… Это естественно… Вот вам и температура! Он же в баксах… В рублях, то есть… А это очень большие деньги, товарищ подполковник… Очень! Половина «Жигулей»…

— Да ладно, заливать… половина Жигулей… — Откидываясь на спинку стула, при этом криво улыбаясь, как от наваждения, рукой отмахивается начмед. — Полколеса, наверное…

— Да что, вы, полколеса!.. — оскорблённо выпячивает губы Кобзев и уточняет. — Полтора! — видя разгорающийся огонёк сочувствия в глазах офицера — поверил! — по свойски улыбается начмеду. — Шутка! — стирает с лица улыбку, подводит черту. — Так нас выписывают, товарищ подполковник, да? Мы здоровы! Можно идти?

И Тимофеев вступил, время пришло: — Мы абсолютно здоровы, товарищ подполковник, — с жаром, заторопился он закреплять достигнутые Кобзевым позиции. — И анализы это показывают… Если что, мы сразу, говорю, придём, как штык! — Кобзев его не заметно толкает. — Я, во всяком случае, — поправляется Тимофеев, — товарищ подполковник, тут же приду. — Просительно указывает на время, на важный аргумент. — Уже пол-одиннадцатого… Сейчас уже проверяющий наш приедет…

В кабинет начмеда осторожно заглядывает военный дирижёр. Встретившись взглядом с начмедом, замирает с вопросительным, но подчёркнуто уважительным лицом.

— Всё-всё, я понял, забирайте своих архаровцев, товарищ дирижёр, они мне уже всю лысину тут проели… про золотой мундштук, колёса и прочее… Здоровы, здоровы ваши архаровцы… — Но, — грозит музыкантам пальцем. — Пока здоровы! — машет рукой. — Свободны. — И вновь указательным пальцем строго пристукивает по столу. — Но, потом, чтоб сразу…

— Да-да, обязательно! Он будет как штык, товарищ подполковник, — за Тимофеева рапортует Кобзев. — Я его лично приведу! Разрешите идти?

— Нам бы форму… чтобы выдали, не забыли… — напоминает Тимофеев.

— Да, конечно, не забудут, — соглашается начмед, и приказывает медбрату. — Скажи каптёрщику. Там, кстати, жалуются, говорят, всю ночь ваш мобильник, чей-то, как сумасшедший чего-то верещал… Дежурным… эээ… дежурить мешал… Потом замолчал…

— Так это, наверное, мой, товарищ подполковник! — заявляет Кобзев. — Батарейка села. Обычное дело: чуть только не выйду в контрольное время на связь со штаб-квартирой в Белом доме… — видя, что лицо у начмеда начинает вытягиваться, а брови ползут вверх, торопливо поясняет. — Нет-нет, товарищ подполковник, из нашего, конечно, Белого дома! Что вы!.. Я ж, как и все мы, извините, патриот. Так я и говорю, меня тут же начинают с собаками разыскивать… Беспокоятся. Да!.. Обычно мне спецназ на выручку посылают, ребят из «Альфы», или «Вымпела», кто под рукой окажется… А вы взяли и сами освободили… Поздравляю, вовремя. Значит, без разрушений здесь сегодня обойдётся. Повезло. — И только теперь расплывается в улыбке. — Шутка! Шучу я!

Начмед тоже запоздало улыбается розыгрышу.

— Я вижу, — булькает сдавленным смешком, обращается к дирижёру. — Вам, я понимаю, товарищ подполковник, никогда с ними не скучно… Сплошная эстрада.

— Больше цирк, — признаётся дирижёр. — Но я привык, принюхался… Как вы к своей карболке…

— Да уж… — оглядываясь на стены кабинета, кивает начмед. — Куда нам от этого… Специфика такая… Медицина!

— Вот и у нас тоже… — кряхтит дирижёр, и сердито смотрит на своих музыкантов. — Архаровцы! Самодеятельное творчество! Марш, сейчас же переодеваться, за инструментами, и бегом на плац… — приказывает музыкантам, с усмешкой пропуская их в дверях. — Юмористы, понимаешь, выискались, самоучки!..

Ожидание, как и прощание, всегда утомительно… Тем более такое — судьбоносное и знаковое. Переживали музыканты оркестра, волновались. Во-первых, удастся ли старшине уговорить американку отложить встречу с летунами, с оркестром коллег, изменить маршрут; второе, отмажутся ли Кобзев с Тимофеевым от санчасти. Рано утром, после репетиции, Кобзев с Тимохой, честь по чести, «тайком» вернулись в санчасть, в карантинную палату. Кроме удивлённого дежурного, их отсутствие никто и не заметил. И сам дежурный пообещал это немедленно забыть, поклялся даже. И третье, смогут ли они прозвучать, удивить американку придуманной изюминкой… Смогут ли! Прозвучат ли, а?! Такие дела.

Сбросились утром, собрали деньги, зафрахтовали подвернувшееся такси, отправили Хайченко на задание — вычислить и непременно привезти Гейл, он единственный из всех солидно выглядел. И дирижёр включился, явился как всегда к девяти ноль-ноль, и сразу всё понял. Свой человек — музыкант, — не обиделся, не рассердился, что ночью его дежурный по части не поднял, молча всех похвалил… За Кобзевым с Тимофеевым в санчасть тотчас ушёл, отмазывать…

Музыканты оркестра уже на плацу. За периметром, под деревьями в тени прячутся. Жарко. Кто с инструментами разгуливает, кто — оставив на бетоне… По третьему разу курят. Ожидают гонца — удастся — не удастся… Выглядят музыканты не очень хорошо. Бессонная ночь как-никак, и вообще…

То нервная короткая дробь малого барабана порой усугубит: тр-р-ррр-рыть, тр-р-рыть… То Лёва Трушкин на своей тубе «булыжниками» по ушам пройдётся, то Генка Мальцев на тромбоне глиссой добавит. Ожидание, как прощание. Нервы, нервы… Да и солнце уже жарит. Одиннадцать часов! Уже… Но ни Кобзева с Тимофеевым и дирижёром нет, ни старшины с Гейл Маккинли. Но, слава Богу, первые опередили вторых, что хорошо. Вот если бы старшина с Гейл первыми приехали — это плохо… Что делать? Как тогда быть?! Кстати, зачем глупые вопросы задавать, если не они первые…. Нервы, нервы…