Любимец женщин - Себастьян Жапризо Страница 64

- Я не верю своим ушам! Как это ты можешь?

Я говорю, что мое сердце трогает только один, но другие тоже несчастные мужчины, и я думаю, что как единственная женщина не должна отказывать им в удовольствии, как не должна отказывать в еде и питье. После они теряют разум и убивают того единственного, который дает мне удовольствие, и меня уже дрючат против моей воли.

Но мы с Эсмеральдой обе соглашаемся, что такой договор о разделе дней не хорош. Если Фредерик усталый за три дня с одной, он не дотрагивается до другой, а через три дня он отдохнувший и удовлетворяет все ту же. Мы много ржем, думая об этих вещах, а после мы грустим, не знаю почему. Тогда Эсмеральда говорит:

- Наверно, мы не должны так говорить. Наверно, достаточно согласиться, что Фредерик идет с тобой и со мной и мы две остаемся добрыми подругами по несчастью.

Вот так мы договариваемся между собой и ударяем по рукам, и после, когда я вижу, что они идут вместе, я нахожу себе работу и стараюсь забыть, что они удовлетворяют друг дружку, и Эсмеральда долгое время такая же со мной. Меняются только мелочи. В доме или на пляже ей плевать, что она раздевается голой, когда Фредерик тут. И иногда, когда он занимается рисовой плантацией или делает спирт для ламп, она подходит к нему, и тихонько ему говорит, и быстро обнимает за шею. А иногда она плачет, глядя на меня, когда мы все вместе кушаем нашу еду, и я не понимаю причину и не хочу спрашивать.

К великому счастью, есть и другие занятия помимо этого барахла, даже на этом острове. Мы вместе идем на пляж австралийцев и плывем все втроем под великий океан, чтобы войти в самолет. Теперь быстрее всех плавает Фредерик, и он хороший нырятель, с большим запасом воздуха в груди, и ему совсем не стыдно беспокоить покойных. Мы вытаскиваем наружу из воды много вещей с самолета, но не радио. Фредерик сразу видит, что ему крышка. Мы берем солдатские сумки с одеждой, еще патроны для ружья, и бутылки, и одну коробку с консервными банками, и другую с сигаретами, и жевательной резинкой, и галетами, не тронутыми водой, и гамак для спанья, и бидоны с маслом, и еще парашюты и инструменты для механики. Фредерик считает, что нужно взять и горючее из баков самолета, и мы изготовляем большую длину из полых бамбуков, и все время, пока мы их выскребаем и соединяем вместе, - а это больше трех месяцев, - мы с Эсмеральдой никогда в жизни не видим такого терпеливого и работящего ради своей идеи мужчину, как Фредерик. Он говорит:

- Если я хочу достаточно долго, я могу.

Так его учат священники Христа в Марселе, Франция. Тогда я говорю, ржа вместе с Эсмеральдой:

- А если ты хочешь поднять весь самолет целиком, ты можешь?

А он отвечает:

- Смейтесь, смейтесь. Однажды я это сделаю.

И он и правда делает это во второй сезон дождей, что мы встречаем вместе.

Во-первых, он забирает горючее. Чтобы его держать, мы копаем баки в песке и кладем на дно парашюты. После он забирает мотор самолета парашютными веревками - мы тянем все втроем, и Фредерику надо пять недель, чтобы все отделить, хорошенько вычистить горючим и смазать маслом, и сделать мотор поменьше, который никак не хочет работать. Тогда он начинает все сначала, как он это делает со спиртом Кимуры, и часто я вижу, как он работает руками и всей верхней частью тела, выпачканными черным маслом, и я не знаю его конечную идею, но призываю духов этого острова - на тот случай, если Христа вдруг не хватит, - согласиться ему помочь.

Наконец однажды мы, две женщины, находимся рядом с домом и слышим вдали громкий шум мотора, и он прекращается, и доносится снова, и мы бежим на пляж австралийцев. Когда мы туда добираемся, солнце краснеет за деревьями во всей своей неописуемой красе, и в грохоте шума мы своими глазами видим этот самолет целиком - из него отовсюду вытекает вода, и он выходит наружу из океана носом вперед, а руки его еще далеко. А на берег его вытаскивает дымящий мотор Фредерика - с помощью колеса, и цепей, и парашютных веревок, и мы с Эсмеральдой прыгаем от радости и орем победу.

Я люблю мысль об этом дне. Я люблю видеть в своей памяти Фредерика на коленях в песке, его лицо, перепачканное смазкой и недержимыми слезами, и как он стучит стиснутым кулаком о землю этого острова и кричит:

- А, черт? Я это делаю! Я это делаю!

И видит нас с Эсмеральдой, как мы падаем на него и обнимаем, и после мы такие же перепачканные. Тогда мы смотрим на эту здоровенную железяку, вылезшую на мелкую воду, и я говорю:

- Может, Фредерик теперь хочет поднять это в воздух?

И они двое ржут и делают вид, будто бьют меня в песке, но не взаправду. После мы возвращаемся в дом и моем один за другим свои тела мылом, найденным в солдатских сумках. Мы едим вместе, и пьем рисовый спирт, чтобы поздравить себя, и орем: - К дьяволу войну!

И Фредерик, очень гордый, рассказывает, что он малость разбирается в механике от своего второго отца, шофера грузовика, и как он долго ссорится с этим упрямым мотором, и как он заменяет горючее на воздух в баках самолета. После он раздевает Эсмеральду от ее солдатской рубашки, и она забывает стыд и что я здесь, и я смотрю все то время, что она принимает Фредерика в себя - совсем по-другому и со стонами, - и после я принимаю его тоже. Я люблю мысль об этом дне.

К великому несчастью, когда мы просыпаемся, нас ждет большое удивление. На другом конце острова в небо поднимается толстый дым, и, когда мы добираемся до пляжа австралийцев, там все разрушено высоченным огнем. Хотя он слишком пекучий, чтобы подходить близко, мы не даем ему съесть джунгли: весь день берем воду из океана и бросаем ее на деревья. Вечером, когда огонь тухнет, от самолета остается только скорченное железо, и мы теряем все, горючее и мотор, все. Мы никогда не знаем, как зажигается этот огонь. Может быть, Фредерик бросает свою сигарету "Кэмел", когда мы уходим. Может быть, горячий мотор поджигает веревку или кусок дерева. Я, Йоко, считаю, что мы уж очень сильно побеспокоили покойников в самолете и огонь зажигает дух великого океана - тот самый, что прежде дает мне свое знамение.

Еще целую ночь мы разговариваем все втроем, и Фредерик очень подавленный, что теряет горючее и кожуру самолета, потому что день раньше он думает построить внутри корабль с мотором и бежать с этого острова. Когда Эсмеральда спрашивает, бежим ли мы с ним, он говорит:

- Нет, потому что, если умираю я, вы две тоже умираете. Здоровый смысл в том, что я пытаюсь один добраться до островов Рождества, и после вас спасают. А если я умираю в океане, вы остаетесь живые.

Но Фредерик никогда долго не бывает подавленный. Он считает, что острова Рождества далеки на две тысячи километров к западу, потому что это последнее положение их корабля, когда он тонет. Может, он умеет достичь их по-другому. Я, Йоко, считаю, что мои соотечественники - хорошие моряки, особенно Йоширо, когда он еще в своем разуме, и если Йоширо говорит, что мы не можем плыть с шестерыми опытными мужчинами, то как Фредерик может совсем один? На что Фредерик отвечает: