Земля обетованная - Дэвид Хьюсон Страница 67

– Просто скажи мне, что ты этого не делал, – говорит она.

– Я не делал этого! Ничего не делал!

– Кассета, Бирс. Мы видели запись.

– Я не могу этого объяснить. Я же себя знаю.

Я задумываюсь.

Большой вопрос, самый большой, который люди задавали мне на протяжении двух десятилетий, формируется в ее мозгу. Я знаю это. Понимаю, что скажу.

– Ты знаешь, что не делал ничего подобного? – спрашивает она, и в комнате наступает тишина, потому что они понимают, и в том числе мертвый Маккендрик, каким должен быть мой ответ. Он всегда был таким.

– О господи, Элис, – шепчу я в изнеможении. – Сколько раз мне нужно повторять это? Людям, которых ненавижу. Людям, которых люблю. Не помню. Я не…

Закрываю глаза. Теперь уже все равно.

– Убей меня за мою глупость. За то, что ничего не подозревал. Но только не за убийство. Если не веришь мне, делай что хочешь. Правда…

Надо сказать что-то важное, хотя и не знаю что. «С последними словами, наверное, всегда так получается», – думаю я.

– Правда…

Я начинаю говорить, в мои ноздри вливается запах сухого дерева и крови Маккендрика. Запах этот такой сильный, что я начинаю дрожать.

– Правда, – повторяю я, и никто меня не слышит, даже я сам, потому что на меня обрушилась волна – быстрая, горячая и злая, ревущая и сокрушительная.

В мой мозг ворвался мир, без конца и без края. Его нельзя будет засунуть обратно, в тесное пространство моей головы, в котором он томился долгие годы.

Передо мной тот полдень. Я оставляю машину в гараже и иду в сад. Слышу голоса. Сердитые голоса. Спорят Мириам и Рики.

Жарко. Я устал. Чувствую себя дураком после долгих часов, проведенных у пустого здания. Бесполезная работа. Работа, которую я терпеть не могу.

Я вижу, как Рики бьет кулачками по ее коленям. Он орет, а я смотрю на них. Голова становится тяжелой: передо мной то, чего я раньше никогда не видел.

Это же моя семья, мы все любим друг друга. Такие вещи не могут происходить в любящей семье.

– Рики, – говорю я, и он перестает тузить кулаками, льнет к моим ногам, плачет.

Я смотрю на Мириам и вижу в ее лице то, чего не узнаю. Она в ярости. Злится на мальчика. И на меня – за то, что я вмешиваюсь.

– Ты почему так рано? – в ее голосе мне слышится осуждение.

Жена в пыли и в паутине. Должно быть, делала что-то в подвале. В последнее время она туда зачастила.

– Мне надоело попусту пялиться на дом. А что случилось?

– Плохая мама, мама плохая, – кричит Рики и снова пытается ударить ее маленькими тугими кулачками.

Я останавливаю его, оттаскиваю назад, нагибаюсь и заглядываю ему в глаза.

Вижу, что сынишка страшно разгневан. Это для меня новость.

– Она сказала, что мы пойдем в кино! – кричит он мне.

– Послушай, Рики, иногда взрослые обещают что-то, а потом откладывают. Такова жизнь.

– Она просила сказать тебе, что мы туда ходили.

– Знаешь, я…

В голове пусто. Не знаю, что сказать. Не понимаю, что происходит.

Мириам хватает Рики за волосы.

– Иди в свою комнату, ублюдок, – орет на него Мириам. – Марш в свою комнату. Живо!

Я моргаю. Она бьет его. Довольно сильно, по бледному личику. Рики снова заливается слезами, кричит, а потом пускается бежать по переросшей траве, мимо разбросанных игрушек, мимо велосипеда, купленного в секонд-хэнде, потому что денег на новый велосипед у нас не было. Он бежит в дом и плачет, плачет всю дорогу. Вбегает в кухню и устремляется вверх по лестнице.

Я поднимаю глаза. Занавески его комнаты быстро отдергиваются. На нее, а не на меня слетают злые, горькие слова. Затем наступает тишина.

На крыше птицы. На нас смотрят три вороны.

Это словно дурной сон. Или возвращение в место, которое выглядит как дом, пахнет как дом, и люди в нем вроде бы родные, но все не так, все чужое. Не так, как должно быть.

Она напряжена, вид усталый. Лицо осунулось. На ней белая рубашка и темные запылившиеся слаксы. Я невольно думаю: «Она одевается так, когда мы куда-то выходим». Это бывает нечасто, и мне становится стыдно от этой мысли. Волосы у нее в беспорядке. Это я тоже вижу нечасто.

– Ты сегодня рано, – снова говорит она. – Что, трудно было позвонить?

– Я живу здесь, – говорю я мягко.

– Я – тоже. Просто…

Она думает, что сказать.

– Я тоже думал, что вы с Рики пойдете в кино.

– Пи-Ви Херман, [16]– с презрением говорит она. – Я решила приберечь это приятное приключение для тебя. Хотя, когда ты соберешься, этот шедевр сойдет с экранов.

– Мириам…

– Не время. Мне нужно уйти.

– Куда?

– В одно место.

– Когда? Надолго? Зачем?

– Навсегда! – кричит она.

Я не знаю, что сказать и что делать.

– Мне скучно, Бирс. Ты что, так и не заметил?

Я качаю головой. Чувствую себя дураком.

– Не понимаю.

– Все кончено, – говорит она и поводит рукой. – Все. Я, ты, Рики. Оул-Крик. Все прошло и никогда не вернется. А знаешь главную новость?

Указывает на переросшую траву и рассыпанные игрушки. В ее глазах ненависть.

Я смотрю на нее. В голове ни одной мысли.

– Они все повесят на тебя. Я буду в другом месте, и имя у меня будет другое. Тебя посадят в тюрьму, а я наконец буду наслаждаться жизнью. Своей жизнью.

Она поворачивается. Я кладу ей руку на плечо. Она резко оборачивается и хватает меня за лицо. Я чувствую, как ее ногти вонзаются мне в кожу.

– Не трогай меня! Не смей ко мне прикасаться!

Я пытаюсь удержать ее, но она ушла в открытую дверь кухни, принялась искать что-то, рыскать по комнате. Я остолбенел.

Наконец пошел за ней, стал звать:

– Мирам. Мириам?

Ее там нет. Но есть кто-то еще. И не один. Двое. Возможно, и больше.

Я слышу, как закричал Рики. Громко, испуганно, а не гневно, как раньше.

Рики кричит, и наверху я слышу крик Мириам. Это ее голос, и от него у меня кровь стынет в жилах. За несколько секунд ее ненависть перешла в ужас.

В доме люди. Это убийцы.

Прежде чем я что-то успел сделать, на меня обрушивается что-то тяжелое, и я со стоном падаю на пол.