Любимец женщин - Себастьян Жапризо Страница 67

Август перевалил за средину. Вовсю дули муссоны. Даже если не было дождя, мокрая насквозь одежда противно липла к телу. Да и от дождя никакого облегчения - теплый, мерзкий. Горные речки - а их было много вокруг нашего лагеря - сплавляли в Иравади рыжую грязь, а иногда дохлых буйволов. В это расчудесное времечко и привели к нам человека в полузабытьи, с капельницей, о котором было известно только, что пережил он что-то невероятное, едва остался жив и бредит по-французски.

Главный врач нашего госпиталя Кирби осмотрел больного, а затем его перенесли в одну из пустовавших палаток, именуемую у нас "Карлейль", по названию нью-йоркского отеля. Четыре других носили громкие названия: "Плаза", "Дельмонико", "Пьер", "Святой Реджис". Уложили его под москитник, он не проснулся, и я подставила ему в изголовье капельницу. Ухаживать за ним поручили мне, поскольку я одна говорила по-французски.

Когда санитары с носилками ушли, доктор Кирби сказал мне:

- Пока мы не получили относительно него никаких распоряжений, никого не подпускайте к нему, Толедо. И немедленно поднимайте тревогу, если он вздумает бежать.

- Бежать? В таком состоянии?

- Ну, этому все нипочем. Если верить всему, что он говорил в бреду, ему пришлось переплыть Тихий океан на плоту.

Я проводила доктора до выхода из палатки, и тут он подал мне матерчатый мешочек цвета хаки величиной с ладонь.

- Висел у него на шее. Посмотрите. Внутри еще один. Похоже, старый носок. Но носок, набитый жемчугом. К нему приложен сертификат военно-воздушной базы Соединенных Штатов на острове Джарвис. Эти юмористы даже число жемчужин указали. Пересчитайте на досуге.

На пороге он обернулся и еще раз взглянул на спящего:

- Да, в войну чего только не насмотришься.

Я потом сосчитала жемчужины. Считала целую вечность. Получилось 1223. В военно-воздушном документе было указано 1224. Уж не знаю, кто ошибся - может, я, а может, означенный в документе сержант Дж.К.Даун, считавший их до меня. Ясно одно - даже самый дикий скупердяй не подарит своей подружке ожерелье из одной жемчужины, так что кто мог на нее польститься?

Пять дней я не отходила от кровати больного, строго следуя предписанию: следить за тем, чтобы он крепко спал, и наполнять капельницу. Палатка "Карлейль" находилась дальше всех от нашего барака, и, чтобы не бегать туда-обратно, я стала там ночевать. Освободившись, я помогала другим медсестрам и, если прекращался дождь, вместе с ними плескалась в море. Правда, эти купания нисколько нас не освежали.

Как-то поутру я завтракала в столовой, и ко мне подсел со своей чашкой кофе доктор Кирби.

- Мы кое-что узнали о французе. Его подобрал вертолет на островке, затерянном в океане. Он лежал на берегу без сознания. Поскольку никто не знал, что с ним делать, его направили к нам на грузовом самолете, летевшем в Рангун транзитом через Джарвис.

- А кто он, неизвестно?

- Подождите. Очнется, сам скажет.

Очнулся он только к вечеру. Огромные вентиляторы вяло взбалтывали духоту. Я скинула халат. Мне было невмоготу даже в самой легкой белой рубашке, какую мне только удалось найти.

Когда он открыл глаза, я стояла к нему спиной - наводила порядок в аптечке, разложив лекарства на соседней кровати. И вдруг слабый голос у меня за спиной отчетливо произнес:

- Толедо!

Вздрогнув от неожиданности, я обернулась. Он лежал и, удивленно улыбаясь, смотрел на меня сквозь москитник. Надо сказать, что и я была удивлена не меньше.

- Вы меня знаете?

- Видел вас на "Пандоре".

Я приподняла сетку, чтобы получше рассмотреть его. Нет, лицо совершенно незнакомое.

- Бы тоже были на "Пандоре"?

- Тайно, - сказал он все с той же улыбкой, - но т-с-с-с!

Теперь ясно, кто это был! На яхте я каждое утро убирала каюту мисс Фру-Фру. Только слепой бы не заметил, что она тайком расточает кому-то свои милости.

Так, так! А я-то грешила на экипаж или на того актера, что с нами ехал. Ладно, это, в конце концов, не мое дело. Терпеть не могу совать нос в чужие дела. Можно и без носа остаться.

- Вот это встреча! А знаете, Толедо, вы нисколько не изменились.

Забыв, что болен, он попытался было встать, но я быстренько уложила его, сунула в рот градусник и стала объяснять, что поневоле, мол, растеряешься, если кто-то, оказывается, так хорошо знает твою спину, что он как-нибудь непременно мне все расскажет, что Толедо - это мое прозвище (я родилась в городе Толедо, штат Огайо), а на самом деле меня зовут Дженнифер Маккина. Наболтав с три короба, я извлекла градусник. При его состоянии температура вполне сносная. Я спросила, как его зовут.

- Морис, - ответил он. - Можете, конечно, звать меня Момо или Рики, как звали меня в детстве, но лучше, наверное, Морис.

- Морис, а дальше?

- Морис и Морис. Ведь вот в чем шутка: окликните Рики Момо или Момо Рики, я все равно буду знать, что речь идет обо мне.

- Вы француз?

- Гражданин Свободной Франции. Знаете, генерал де Голль и все такое…

- Теперь уже вся Франция свободна - Германия капитулировала еще весной, а Япония совсем недавно, как раз в день вашего прибытия.

- А сейчас я где? - вдруг спросил он.

- В Бирме. Вас доставил один из наших самолетов.

Он порывисто схватил меня за руку.

- Вот черт! И сколько же я тут нахожусь?

В глазах у него мелькнуло беспокойство.

- С неделю.

- Боже мой! Ведь там, в океане, на острове остались две женщины! Нужно немедленно сообщить, чтобы их забрали.

Так я узнала, что мисс Эсмеральда жива.

Доктор Кирби вызвал двух офицеров из Рангуна и направил их к Морису, беседовали они больше часа. Выходя из палатки, один из них буркнул:

- Либо этот лягушатник вконец окосел от ваших снадобий, либо мир перевернулся и мы, сами того не подозревая, ходим на головах. Вы что, тоже были на этой сраной посудине, когда она накрылась?

Я подтвердила, что "Пандора" на самом деле потерпела крушение и во время его мы потеряли молодую женщину, психоаналитика из Лос-Анджелеса. - В каком месте?

- Где-то в тысяче миль на юго-восток от островов Рождества. Плыли мы тогда в Гонолулу.

- Ну и дела! - воскликнул офицер. - Поверьте, это самая невероятная из историй, которые я когда-либо слышал! Бельевые прищепки, а!

Когда они с товарищем уходили, вид у него был растерянный.

Наконец я принесла Морису настоящую еду - стейк, гороховое пюре и фруктовый салат из консервной банки, - и он набросился на нее с аппетитом. За последние дни он так хорошо отоспался, что ему теперь спать не хотелось, он много говорил, но ни слова о том, что с ним было после крушения. Сообщил только, что мисс Эсмеральда жива и вместе с ней там, на острове, находится молодая чилийка - весьма привлекательная особа, окончившая Академию изящных искусств в Париже и прекрасно говорящая по-французски. Я поняла, что никаких других подробностей из него клещами не вытянешь. Зато он рассказывал мне о своем детстве, о Франции, о Марселе, где родился, о бабушке, которую очень любил, об иезуитах, у которых учился. Рассказал и о своей семье. Будто женат он на самой прекрасной, на самой очаровательной из женщин - мечте любого мужчины. Но вот уже двенадцать лет как они в разлуке, и его очень мучает, что жена все эти годы ждет его и ждет. Он, правда, очень хочет послать ей какую-нибудь весточку. И тут Морис вспомнил о жемчужинах. Я достала мешочек и честно призналась, что считала их и одной недосчиталась. Сам он жемчуг не пересчитывал, но полагал, что во время его странствия из Джарвиса в Рангун у него непременно украдут все или по крайней мере добрую часть. Я положила мешочек ему под матрас, и больше мы с Морисом к этому не возвращались.