Убийство в доме викария - Агата Кристи Страница 7

– Я решила, что мне лучше к вам зайти, – сказалаона. – Вы... вы сейчас видели?

Я кивнул. Она сказала тихо и спокойно:

– Мы любим друг друга...

Даже сейчас, в минуту растерянности и отчаяния, она несмогла сдержать легкую улыбку. Улыбку женщины, которая видит нечто чудесное,преисполненное красоты.

Я молча ждал, и она поспешила спросить:

– Должно быть, вам это кажется страшным грехом?

– Как вы думаете, миссис Протеро, разве может быть иначе?

– Нет-нет, я другого и не ждала.

Я продолжал, стараясь говорить как можно мягче:

– Вы замужняя женщина...

Она прервала меня:

– О! Я знаю, знаю. Неужели вы думаете, что я не говориласебе это сотни раз! Я же совсем не безнравственная женщина, нет. И у нас все нетак – не так, как вы могли бы подумать.

– Рад это слышать, – строго сказал я.

Она спросила с некоторой опаской:

– Вы собираетесь сказать моему мужу?

Я довольно сухо ответил:

– Почему-то принято считать, что служитель церкви неспособен вести себя как джентльмен. Это не соответствует истине.

Она поблагодарила меня взглядом.

– Я так несчастна. О, я бесконечно несчастна! Я так большежить не могу. Просто не могу! И я не знаю, что мне делать. – Голос еезазвенел, словно она боролась с истерикой. – Вы себе не представляете, какя живу. С Люциусом я была несчастна с самого начала. Ни одна женщина не можетбыть счастливой с таким человеком. Я хочу, чтобы он умер... Это ужасно, но я желаюему смерти... Я в полном отчаянии... Говорю вам, я готова на все...

Она вздрогнула и посмотрела в сторону двери.

– Что это? Мне показалось или там кто-то есть? Наверно, этоЛоуренс.

Я прошел к двери, которую, как оказалось, позабыл затворить.Вышел, выглянул в сад, но там никого не было. Но я был почти уверен, что тожеслышал чьи-то шаги. Хотя, может быть, она мне это внушила.

Когда я вошел в кабинет, она сидела, наклонившись вперед иуронив голову на руки. Это было воплощение отчаяния и безнадежности. Она ещераз повторила:

– Я не знаю, что мне делать. Что делать?

Я подошел и сел рядом. Я говорил то, что мне подсказывалдолг, и пытался произносить эти слова убедительно, но все время чувствовал, чтомоя совесть нечиста: я же сам этим утром объявил своим домашним, что мир станетлучше без полковника Протеро.

Но я больше всего настаивал на том, чтобы она не принималапоспешных решений. Оставить дом, оставить мужа – это слишком серьезный шаг.

Едва ли мне тогда удалось ее убедить. Я прожил достаточнодолго и знал, что уговаривать влюбленных практически бессмысленно, но думаю,что мои увещевания хоть немного ее утешили и приободрили.

Собравшись уходить, она поблагодарила меня и пообещалаподумать над моими словами.

И все же после ее ухода я чувствовал большое беспокойство. Японял, что до сих пор совершенно не знал характера Анны Протеро. Теперь я виделвоочию женщину, доведенную до крайности; такие, как правило, не знают удержу,когда ими владеет сильное чувство. А она была отчаянно, безумно влюблена вЛоуренса Реддинга, который на несколько лет моложе ее. Мне это не нравилось.

У меня совершенно вылетело из головы, что мы пригласили кобеду Лоуренса Реддинга. Когда вечером Гризельда прибежала и отчитала меня зато, что до обеда всего две минуты, а я не готов, я, по правде сказать, сильнорастерялся.

– Я думаю, все пройдет хорошо, – сказала Гризельда мневслед, когда я поднимался наверх. – Я подумала над тем, что ты сказал зазавтраком, и постаралась сочинить что-нибудь вкусненькое.

Кстати, позволю себе заметить, что наша вечерняя трапезаподтвердила самым наглядным образом печальное открытие Гризельды: когда онастарается заниматься хозяйством, все действительно идет гораздо хуже. Меню былосоставлено роскошное, и Мэри, казалось, получала какое-то нездоровоеудовольствие, со злостной изобретательностью чередуя полусырые блюда с безбожнопережаренными. Правда, Гризельда заказала устрицы, которые, как моглопоказаться, находятся вне досягаемости любой неумехи – ведь их подаютсырыми, – но их нам тоже не довелось отведать, потому что в доме неоказалось никакого прибора, чтобы их открыть, и мы заметили это упущение тольков ту минуту, когда настала пора попробовать устриц.

Я был почти уверен, что Лоуренс Реддинг не явится к обеду.Нет ничего легче, чем прислать отказ с подобающими извинениями.

Однако он явился без опоздания, и мы вчетвером сели за стол.

Спору нет – Лоуренс Реддинг чрезвычайно привлекателен. Ему,насколько я могу судить, около тридцати. Волосы у него темные, а глазаярко-синие, сверкающие так, что иногда просто оторопь берет. Он из тех молодыхлюдей, у которых всякое дело спорится. В спортивных играх он всегда средипервых, отменный стрелок, обладает незаурядными актерскими способностями, даеще и первоклассный рассказчик. Он сразу становится душой любого общества. Мнекажется, в его жилах есть ирландская кровь. И он совершенно не похож натипичного художника. Но, как я понимаю, художник он тоже изысканный, модернист [13]. Сам я в живописи смыслю мало.

Вполне естественно, что в этот вечер он казался несколькоdistrait. Но в общем вел себя вполне непринужденно. Не думаю, чтобы Гризельдаили Деннис заметили что-нибудь. Я и сам бы, пожалуй, ничего не заметил, если быне знал о случившемся.

Гризельда и Деннис веселились вовсю – шутки по поводудоктора Стоуна и мисс Крэм так и сыпались – что поделаешь, это же МестнаяСплетня! И вдруг я подумал, что Деннис по возрасту гораздо ближе к Гризельде,чем я, и у меня больно сжалось сердце. Меня он зовет дядя Лен, а ее простоГризельда. Я почему-то почувствовал себя очень одиноким.

Наверно, меня расстроила миссис Протеро, подумал я.Предаваться столь безотрадным размышлениям вовсе не в моем характере.

Гризельда и Деннис порой заходили довольно далеко в своихостротах, но у меня не хватало духу сделать им замечание. И без того, ксожалению, одно только присутствие священника обычно оказывает на окружающихугнетающее воздействие.

Лоуренс болтал и веселился с ними как ни в чем не бывало. Ивсе же я заметил, что он то и дело поглядывает в мою сторону, поэтому совсем неудивился, когда после обеда он незаметно устроил так, что мы оказались одни вмоем кабинете.