Жить и сгореть в Калифорнии - Дон Уинслоу Страница 79

Остается только, думает Ники, опоясать диван в гостиной колючей проволокой.

Но и тогда мама ни за что не оставит в покое Майкла. Натали она полностью игнорирует. Смотрит сквозь нее, словно это не девочка, а какой-то бесплотный дух, а вот Майкла она буквально душит своим вниманием. Выражающимся по большей части в постоянном одергивании. Бедный маленький Майкл никак не угодит — все он делает не так. Целыми днями только и слышно: «Майкл, пользуйся салфеткой, не вытирайся рукавом»; «Майкл, пора приниматься за гаммы»; «Майкл, маленький джентльмен должен ходить с высоко поднятой головой…».

Как пластинка, которую заело, думает Ники. Старая, но вечно юная мелодия, как сказали бы американские диджеи.

Она сводит с ума мальчишку.

И меня она сводит с ума.

Так что хочется бежать из дома, убраться куда подальше и гулять по лужайке, даже слушая, что скорее всего ты погиб.

— Трачев требует созвать сход, — говорит Даня. — Сегодня вечером.

— Вечером.

— Они не дают нам времени подготовиться, — говорит Даня.

— А сами будут готовы.

— Да.

— Скажи им «нет».

— Но это значит — война.

— Хорошо, пусть будет война.

Даня качает головой:

— Если сравнить нас теперешних с ними, то нам их не одолеть.

В тоне, каким это произнесено, Ники улавливает невысказанный упрек.

Упрек заслуженный.

В моем навязчивом стремлении превратиться в калифорнийского бизнесмена я запустил дела настолько, что навлек на нас смертельную опасность.

Крайне опрометчиво.

— Ну, пусть будет сход, — говорит Ники.

И опять Даня качает головой.

— На этом сходе они тебя убьют, — говорит он.

Трачев науськал остальных, сделать это было нетрудно: Ники Вэйл отнимает у меня бизнес, следующими будете вы. Если не остановите его и не сделаете этого прямо сейчас.

— Трачев обвинит тебя в том, что ты грабишь общак, — говорит Даня. — Это серьезное нарушение Воровского закона. Эта сходка пройдет не так, как та, прежняя. На этот раз они будут готовы.

Ники секунду медлит, вдыхая аромат бугенвиллеи. Наслаждаясь переливами цветов фуксии. Яркой синевой океана и неба.

Красота.

— Все, что я хотел в жизни, — вот оно, — говорит он.

— Знаю, — говорит Даня.

— Я пойду на сход, — говорит Ники. — Один пойду.

— Не вздумай.

— Зачем же погибать всем вместе?

— Но, пахан…

Ники предостерегающе поднимает руку. Довольно.

— Я сделаю то, что должен сделать. Встречусь с Трачевым и всеми ними.

— Есть и еще одно, — говорит Даня.

— Красота!

— Ее сестра.

— А что сестра?

— Она расспрашивала о двух вьетнамцах.

— Что? — вскидывается Ники. — А ты откуда знаешь?

— Об этом весь Маленький Сайгон шумит, — говорит Даня. — Она навела там шороху.

— Да как она связала одно с другим?

Считаешь, что ты в безопасности. Считаешь, что ловко провел свой корабль через все пучины и водовороты, и вдруг эта маленькая сучка…

— Мы сделаем то, что должны сделать.

— Но она коп.

— Мне это известно.

— И коп честный.

— Мне известно и это.

— Но для случайного совпадения это что-то многовато, — говорит Даня. — Две сестры…

— Делай, как я сказал, черт возьми!

Я знаю, что это риск. И риск большой. Но не для того я убил мою красавицу Памелу и сделал сиротами моих детей, чтобы в одночасье потерять все.

Как это ни печально, мы сделаем то, что следует сделать, — и сделаем это быстро. И послезавтра получим причитающиеся нам пятьдесят миллионов — более чем достаточно, чтобы начать все заново.

Из пепла прорастут новые ростки.

Из смерти родится жизнь.

Ритуальное жертвоприношение Джека Уэйда начинается с арахисовых драже «М&М».

Джек стоит в «наблюдательной комнате» за односторонним зеркальным стеклом и жадно поглощает драже, глядя, как входят и располагаются присяжные.

Не один десяток раз Джек присутствовал на подобных мероприятиях и заметил, что, вне зависимости от прочего, арахисовыми драже здесь запасаются всегда.

Чтоб нервно их жевать.

И, как всегда, накрывают ужин. Только Джек слишком взволнован, чтобы отдать должное горячему в судках. Кормежка, как правило, здесь бывает хорошая, сегодня же она просто отличная; вдобавок к лазанье предлагается курица под пряным соусом, феттучини «Альфредо», салат «Цезарь» и на десерт — профитроли. И сервировка отличная — фарфоровые тарелки, серебряные приборы и льняные салфетки.

Отличный ужин — это как шутливая компенсация дурных новостей. Дурные новости — это прибытие всей этой шушеры из разряда Красных кресел.

Ужин заказал Кейси.

Кейси знает, что к еде этот народ относится крайне почтительно, так что осмотрительность требует их по крайней мере хорошо накормить. Особенно когда на кону пятьдесят миллионов долларов.

И это не считая гонорара.

Добрая половина всех этих важных господ уже припала к корыту. Вот уже двенадцать лет, как Джек работает в компании, а вживую, не на экране телевизора, он их видит впервые. Да, в еде эти парни понимают толк.

Вот они какие, эти важные шишки, кураторы Отдела претензий, юристы и боссы Отдела андеррайтинга. Мать-Твою Билли спустил их с небес на землю ради него.

— Фил Херлихи, куратор Отдела претензий, — говорит Билли, указывая на шестидесятилетнего мужчину с пышной серебряной шевелюрой и брюшком. Родом, как и полагается, из Агентства. В претензиях не смыслит ни бельмеса. Но администратор хороший.

Билли жестом указывает на тощего долговязого мужчину лет пятидесяти:

— А это Дэн Райнхардт, юридическая шишка. В суде не мог выиграть ни одного процесса. Так что теперь нас учит.

Джерри Берн, шеф Отдела андеррайтинга. — Билл тычет пальцем в коротышку лет сорока, рыжего, кудрявого и красноносого. Основной род деятельности — снабжать проститутками приезжих клиентов, а счета прятать в собственные расходы. Он круглый дурак, как, впрочем, и Райнхардт. Но он хоть догадывается об этом, в отличие от Райнхардта. Тот только и знает, что улаживать спор полюбовно лучше, чем тащить дело в суд, а там проигрывать. Меньше всего этому кастрату от юриспруденции хочется опять очутиться в зале суда. Но Херлихи тут на страже и воспрепятствует ему. Надо будет, он и до президента дойдет.