Мой дом - чужая крепость - Евгения Горская Страница 8

Она жила рядом. Он ее проводил, конечно. Шел за ней, стараясь не приближаться, слушал, как она всхлипывает, и вместо жалости испытывал трусливое облегчение. Впрочем, жалость он тоже испытывал, потому что все сказанное ею было правдой. Он ее использовал, и ему было наплевать на ее проблемы.

«Я никогда бы не подумала, что ты можешь так поступить с девушкой, Коленька», – сказала бы мама.

Можно делать все, что не обижает людей, когда-то повторяла она. Сейчас Корсун мог бы с ней поспорить: жизнь устроена так, что не дать обидеть себя однозначно означает обидеть другого. А себя в обиду Корсун давно уже не давал.

Около подъезда он попытался помириться с Леночкой, но она вырвала руку, брыкнулась, произнесла несколько непечатных слов, чего он терпеть не мог, и тем самым сделала все, чтобы он почти не испытывал мук совести.

Утро выдалось совсем тоскливым. Тоня полежала, разглядывая потолок в свете далеких уличных фонарей, посетовала, что тьма как опустилась на несчастную московскую землю месяц назад, так все никак не рассеивается, и нехотя поднялась с постели. Нехотя поплелась в ванную, потом на кухню. Только устроившись с чашкой кофе у окна и наблюдая за лениво подступающим мрачным рассветом, почувствовала, что ненужная и беспричинная тоска слегка отодвинулась. Ей не с чего тосковать, она молодая, красивая, успешная женщина, и ее ждет впереди огромное счастье. Нужно только все время в это верить, а она забывает.

Неожиданно и громко протренькал дверной звонок. Тоня метнулась к двери, даже не взглянув в глазок, распахнула ее и разозлилась, уставившись на соседа Максима. Она сто раз ему намекала, что являться, когда заблагорассудится, к молодой женщине просто неприлично, но он на ее намеки плевать хотел, являлся иногда даже среди ночи, а если она не открывала, начинал колотить по двери.

– Ну что на этот раз? – мрачно пробурчала Тоня, загораживая вход в квартиру. – Позвонить не мог?

– Спаси, подруга, – легко ее отодвинув, Максим проник в прихожую, привалился к стене. – Помоги, христа ради, не дай пропасть. Анальгинчику дай или чего там… Голова сейчас расколется.

– Пить надо меньше.

– Конечно, надо, – согласился он. – Я что, спорю? Ну дай анальгинчику, не мучай. А еще лучше опохмелиться. Нет, лучше опохмелиться и анальгинчику.

– Стой здесь, – велела Тоня, отступая на кухню, где хранились лекарства. Сейчас ей меньше всего хотелось выслушивать его очередные жалобы.

Пожаловаться Максим любил, собственно, только за этим он к Тоне и приходил. Жаловался на головную боль, на грипп, на плохую погоду, на несчастную любовь или, наоборот, на любовь счастливую, потому что она, счастливая любовь, реально угрожает Максимовой свободе. Сосед числился индивидуальным предпринимателем и относил себя к миру искусства, потому что каким-то боком был связан с куплей-продажей антиквариата. Тоне он казался откровенным мошенником, можно только удивляться, как кто-то соглашается иметь с ним дело.

– Держи, – протянув соседу блистер таблеток, Тоня решительно загородила собой путь на кухню.

– А запить? – состроил жалобную мину Макс.

– Дома запьешь.

– Злая ты, Тонька. И не гостеприимная. Но я тебя все равно люблю. Знаешь что, соберешься замуж, рассмотри мою кандидатуру.

– Не рассмотрю.

– Почему? – удивился он. – Парень я хороший, смирный. Заработок не твердый, но тебя всяко прокормлю. И пить брошу, точно.

– Максим, иди.

– Нет, ну правда, Тонь. Чем я тебе не жених?

– Дамочки твои мне физиономию расцарапают. А я этого не хочу, я себе нравлюсь.

– Не допущу, – заверил он. – И мне ты тоже очень нравишься, кстати.

– Максим, пока.

– Ухожу-ухожу. Слушай, Тонь, не хочешь замуж, возьми меня в любовники. А?

– Максим, пока.

– Ну ладно, пошел я, пошел, – засмеялся он. – Спасибо за помощь. Хороший ты человек, добрый, не злой.

Тоня заперла за ним дверь и постояла, уставившись в стену. Почему-то, открывая дверь Максиму, она решила, что пришел Коля Корсун. Очень глупо с ее стороны, Коля даже не знает, в какой квартире она живет.

Ему нет до нее никакого дела.

Впрочем, ей тоже нет до него никакого дела.

Что-то вытянуло Корсуна из мутного тяжелого сна. Снились ему какие-то развалины, серые кучи арматуры и он, одинокий и потерянный, полный чувства опасности среди этих куч. Коля поморгал, повернулся на спину и понял, что звонят в дверь.

– Привет, – кивнул он Леночке, впустил ее в квартиру и поплелся в ванную.

Вчера он перебрал, сначала допил вино, потом водку, которая осталась от предыдущих выходных. Под душем тяжелая одурь начала проходить, он сделал воду попрохладнее, потом еще прохладнее. Потом с удовольствием растерся жестким полотенцем, напялил висевший здесь же махровый халат и вышел на кухню почти человеком. Халат ему подарила одна из подружек. Сначала он подарку здорово огорчился, потому что считал халат вещью совершенно ненужной, а места в шкафу он занимал много. А однажды после душа, спутав халат с банным полотенцем, Коля понял, что это вещь удобная и нужная, и даже собрался приобрести еще один на смену, но так и не приобрел, руки не дошли.

– Кофе будешь? – Леночка шарила по кухонным полкам, и ему стало почему-то неприятно.

– Угу.

– Ты на меня не сердишься за вчерашнее?

– Нет.

– Коль, ну согласись, что я права, – она все шарила по полкам, и теперь это уже откровенно его раздражало. – Я же ничего о тебе не знаю.

– Что ты ищешь, Лен?

– А? Нет, ничего. – Она наконец оставила несчастные полки в покое, насыпала кофе в турку, поставила на огонь. – Мы с тобой уже столько времени, а ничего о тебе не знаю.

Они встречались раз пять, не больше, но Корсун уточнять не стал, конечно.

– Это просто невероятно! Я к тебе прихожу, остаюсь, а ты ничего о себе не рассказываешь.

Кто он такой, стоило узнать до того, как у него оставаться, зло подумал Корсун и опять промолчал.

– Вот скоро Новый год. Ты не собираешься познакомить меня с родственниками?

Кофе из турки убежал, Корсун выключил газ, отодвинул Леночку, кое-как вытер тряпкой плиту.

– У меня нет родственников.

– Ну вот видишь! Я ничего о тебе не знаю, ничего.

Кофе оказался слабым, невкусным. Нужно было сварить заново, но ему не хотелось ее обижать.

– Ты мой любимый человек, а я ничего о тебе не знаю. Я даже не знала, что ты…

Про любовь ему слышать было еще неприятнее, чем наблюдать, как она роется в полках.

– Сирота, – подсказал Корсун.