Экспедиция в рай - Иван Погонин Страница 8

Субинспектор принялся было собирать окурки, потом вздохнул и пошел на станцию – за понятыми.

* * *

В 8 утра следующего дня Тараканов стоял перед начальником свежий и бодрый как огурчик – ночь, проведенная дома, стоила недели отдыха. Зато Розенблюм выглядел так, как будто всю ночь разгружал вагоны. И несло от него, как из винной бочки. Начальник хотел спустить свою похмельную злость на субинспектора, но в это время в кабинет зашел Трофимец.

– Ну что, раскололи?

– Не признается, товарищ комиссар, как мы ни бились. Стоит на своем – нашел, и все!

– Значит, плохо бились! Работать не умеете!

– А я думаю, не он это, товарищ Розенблюм, – подал голос Тараканов.

– Что? Как это не он?

– Ну сами посудите: во-первых, баулы он никуда не прятал. Харламов мне вчера сказал, что они у него во дворе на веревках висели, сушились. А стал бы бандит, укравший девять миллионов, так себя подставлять? Зачем вообще человеку, у которого есть пара миллионов, подбирать баулы? Во-вторых, судя по всему, ограбление было задумано и спланировано умным человеком. А стал бы умный человек иметь дело с этим Мясоедовым, который всю свою жизнь ворует с железки и про которого и полиции было известно, и милиции? Ведь Харламов пошел к нему чуть ли не к первому. Зачем организатору гранда так рисковать? И зачем оставлять такого соучастника в живых? Он не пожалел того, кто ему вагон отпер, а уж этого бедолагу и подавно бы в расход пустил. И вообще, на кой он им сдался? Похищенное увезли на лошади, следовательно, у преступников был соучастник из местных, но у Мясоедова лошади нет.

– Не он, говоришь. Хорошо, тогда кто?

– Пока не знаю.

– Ты не знаешь, Трофимец не знает. Зато я знаю. Рассуждения твои, Тараканов, гроша ломаного не стоят. Нет у тебя партийной подготовки. Ты плохо знаешь крестьянство. Плохо ты изучил характер мелкого собственника. Мужик куска гнилой веревки не выкинет. А тут – несколько аршин прекрасного брезента! У него рука не поднялась его выбросить. Привезли бандиты деньги в его дом, переложили в другую упаковку, может быть, даже приказали ему баулы сжечь, а он пожалел. И то, что он полиции личность известная, тоже во внимание принимать нельзя. Бандиты считают, что полиции он известен, а милиции – нет. И правильно, в общем-то считают. Если бы советская власть не доверила бы Харламову служить в милиции, знали бы мы про Слободку? Вот ты тоже из бывших полицейских, знал ты про Мясоедова?

– Нет.

– Вот! А откуда об этом мог знать товарищ Трофимец? Знал ты про Мясоедова, Трофимец?

– Я только три месяца как по милиции служу, а до этого слесарил у Сан-Галли [4].

– Вот и я про то. Откуда питерскому пролетарию знать про здешнего Мясоедова? На это-то бандиты и надеялись. Ну а то, что у него лошади нет – значит, был еще один местный, с лошадью, может быть, из той же Слободки. И какой из всего мною сказанного мы можем сделать вывод? А вывод очень простой. Собираемся и дуем в Москву. Здесь нам пока делать нечего. Мясоедова берем с собой и показываем нашим московским специалистам. Они его быстро разговорят! Трофимец продолжает заниматься розыском на месте. Вопросы?

Арестованного пришлось, в нарушение всех инструкций, везти в багажном вагоне – лицо Мясоедова представляло собой один сплошной кровоточащий синяк. Пристроившись на жестком стуле напротив задержанного, Тараканов отвернулся к окну и стал смотреть на купола церквей убегавшего от него родного города.

Вечером 28 мая Тараканова вызвал к себе Маршалк.

– Вы знаете, что Мясоедов признался?

– В чем, в покушении на Ленина?

– Осип Григорьевич! – прошипел Маршалк. – Вы когда-нибудь договоритесь, поставят вас к стенке. В соучастии в ограблении поезда он признался.

– Я не удивлен. И где деньги рассказал, и подельников назвал?

– Подельников он якобы не знает, говорит, что познакомился с ними случайно, а деньги они будто бы с собой увезли. В общем, от его признания господам комиссарам ни холодно ни жарко – с них не признания какого-то босяка требуют, с них требуют девять миллионов найти. А они не могут. Может быть, мы постараемся, а, Осип Григорьевич?

– Так Розенблюм это дело Устюжину поручил.

– Розенблюм! Слава богу, пока я здесь начальник. – Маршалк помолчал. – Товарищ комиссар считает, что за полгода он и его пролетарии стали доками в сыскном деле и раскрыть любое преступление – им раз плюнуть. И значит, старые специалисты новой власти не особенно-то нужны. Понимаете, чем нам это грозит?

– Демобилизацией.

– Вы думаете, они нас с вами отпустят? Они нас не трогают только до той поры, пока без нас обойтись не могут. А как только им покажется, что потребность в нас отпала, они нам все припомнят. Мне – полицмейстерство и «Владимира» за восстановление порядка в Пскове в 1906 году, вам – что-нибудь другое. Ведь наверняка есть что припомнить?

– Я, Карл Петрович, всегда воров и убийц ловил, и их партийная принадлежность меня никогда не интересовала.

– Вас не интересовала, а новую власть заинтересует. И потому я вас и призываю воров и убийц ловить. Без оглядки на их партийную принадлежность. Много у вас сейчас дел в производстве?

– До черта и больше. Вчера вот весь день в Гавриковом переулке пробыл.

«В воскресенье, 26 мая 1918 года, примерно с 2 часов дня и до самого вечера во всей Москве слышались взрывы оглушительной силы. По всему городу тянулся густой темный дым. Горела товарная станция Казанской железной дороги в Гавриковом переулке. Пожар возник в результате поджога: на станции было большое количество вагонов с продовольствием и мануфактурными грузами. Охрана этот товар расхищала. Вагоны подожгли, узнав о предстоящей ревизии. Несколько десятков человек погибло и было ранено. Сгорело свыше пятисот вагонов, из них – 22 со снарядами. Кроме того, сгорели платформы и несколько домов. По предварительным подсчетам, убытков причинено на 300 миллионов рублей».

Из дневника обывателя.

– Слава богу, это дело сегодня ЧК себе забрало. Я постараюсь вас разгрузить. Займитесь вплотную ожерельевским ограблением. И мое поручение не афишируйте. О ходе розыска будете докладывать лично мне, а на общем совещании – помалкивайте. А теперь расскажите, как собираетесь искать?

* * *

Надо отдать Розенблюму должное – он пытался установить источник, из которого налетчики узнали о перевозке столь ценного груза, для чего направлял агентов в Наркомфин. Но ничего интересного в финансовом ведомстве найти не удалось – решение о выделении Тамбову девяти миллионов было принято накануне ограбления, причем принималось коллегией Комиссариата по требованию ВЦИК. Подозревать в налете всю финансовую верхушку республики не приходилось, поэтому в этом направлении копать перестали.