Блондинка в озере. Сестричка. Долгое прощание. Обратный ход - Реймонд Чандлер Страница 9

— Черт! — сказал он наконец. — Если уж бес в ребро, то хоть уйди подальше от дома или, на крайний случай, найди себе какую-нибудь кралю, не похожую на жену. Так нет. Эта стерва тоже светлая, того же роста, даже глаза у них почти одинаковые. А в остальном — земля и небо. Нет, хорошенькая, ничего не скажешь, но не лучше Мьюриел, а по мне, так вообще дерьмо. Жгу я, значит, в то утро мусор у них во дворе и ни к кому не лезу. А она выходит из черного хода в прозрачном халатике, аж соски видать, и лениво так говорит: «Не желаете ли выпить, Билл? Грех вкалывать в такое утро». А кто выпить откажется? Захожу, значит, на кухню, вьшиваю, потом еще и еще, и вот я уже в спальне, а глаза у нее прямо-таки…

Он замолчал и мазнул по мне тяжелым взглядом.

— Вы вот спросили, удобные ли там кровати, и я завелся. Конечно, вы ничего такого в виду не имели. Но у меня-то воспоминания. Да, кровать, куда я попал, была удобная…

Его последние слова повисли в воздухе. Наступило молчание. Он наклонился, взял с камня фляжку и уставился на нее. В его душе происходила борьба. Виски, как всегда, победило. Он яростно хлебнул прямо из горлышка и крепко закрутил крышку, будто это что-то означало. Потом схватил камешек и швырнул в воду.

— Возвращаюсь назад через плотину, — снова начал он, уже тяжело ворочая языком, — и аж свечусь. Все, мол, сойдет с рук. Ну и дураки же мы бываем! Ничего не сошло. Ни капельки. Мьюриел даже не повысила голоса, но сказала мне такое, что я про себя и знать не знал. Вот тебе и сошло.

— Она вас, значит, бросила? — спросил я, когда он замолчал.

— В тот же вечер. Меня и дома-то не было. В душу лезла такая гнусь, что без бутылки и не перенести. Взял я, значит, свой «форд», рванул на северную сторону озера и нарезался с парой таких же забулдыг до соплей. Правда, все равно не полегчало. Возвращаюсь в четыре утра, а Мьюриел и след простыл. Собралась и уехала. Пусто, только записка на комоде, да кольдкрем на подушке.

Он вытащил из старого обтрепанного бумажника замусоленный клочок бумаги и протянул мне. На линованной странице из тетрадки было написано карандашом: «Прости, Билл, но лучше умереть, чем жить с тобой дальше. Мьюриел».

Я вернул бумажку.

— А как с той, со второй? — спросил я, показав глазами на противоположную сторону.

Билл Чесс поднял плоский камешек и попытался пустить блин по воде, но ничего не получилось.

— А никак, — сказал, он. — Тоже собралась и укатила. Тогда же ночью. Больше я ее не видел. И не хочу. А от Мьюриел за весь месяц ни слова. Даже не знаю, что с ней. Наверно, нашла себе парня. Может, хоть он будет относиться к ней по-человечески.

Он встал, вытащил из кармана ключи и позвенел ими.

— Если хотите посмотреть коттедж, пойдемте. Спасибо, что выслушали мое нытье. И за выпивку спасибо. Держите. — Он подал фляжку с остатками виски и протянул мне.

Мы спустились по склону на узкую плотинку, Билл Чесс шел впереди, волоча ногу и придерживаясь за веревку, продернутую сквозь железные стойки. В одном месте через бетон лениво переплескивалась вода.

— Завтра спущу малость мельничным колесом, — бросил он из-за плеча. — Больше оно ни на что не годится. Киношники построили три года назад. Снимали тут фильм. И маленький пирс в том конце — их работа. Все остальное разобрали и увезли, а пирс и мельничное колесо Кингсли уговорил их оставить. Вроде бы создает атмосферу.

По массивным деревянным ступенькам я поднялся за ним к крыльцу коттеджа. Билл Чесс отпер дверь, и мы вошли в тишину. Закупоренная комната дышала жаром. Просачиваясь сквозь жалюзи, солнце отбрасывало на пол узкие полосы. Гостиная была удлиненной формы и приятно обставлена: индейские коврики, обитая мебель с металлическими уголками, ситцевые занавески, простой деревянный пол, множество ламп, а в углу — встроенный бар с круглыми табуретками. Комната была чистая, аккуратная и совсем не производила впечатления брошенной впопыхах.

Мы прошли в спальни. В двух из них стояло по две кровати, в третьей — большая двуспальная, покрытая кремовым покрывалом с вышитым шерстью узором сливового цвета. Билл Чесс сказал, что это спальня хозяев. На лакированном столике в коробках из зеленой эмали и нержавейки лежали всевозможные туалетные принадлежности и разная косметика. На нескольких баночках волнисто поблескивали золотые наклейки компании «Гиллерлейн». Вдоль стены тянулись шкафы с раздвижными дверями. Я заглянул в один. Он был набит женскими платьями, какие обычно носят на курортах. Билл Чесс мрачно наблюдал, как я их перебираю. Закрыв двери, я выдвинул обувной ящик внизу. Там валялось с полдюжины новых туфель. Я задвинул его и выпрямился. Билл Чесс стоял уже совсем рядом, выпятив подбородок и уперев крепкие жилистые руки в бедра.

— С какой это стати вы копаетесь в женских тряпках? — спросил он зло.

— Есть причины, — ответил я. — Уехав отсюда, миссис Кингсли не вернулась домой. Муж ее больше не видел и ничего о ней не знает.

Он опустил руки вдоль тела и сжал кулаки.

— Точно. Легавый, — зарычал он. — Первая догадка всегда верная. А я уж подумал, что ошибся. Надо же так опростоволоситься. Чего только не наболтал. Поплакался в жилетку, придурок чертов.

— Я умею хранить секреты, — сказал я и, обойдя его, направился в кухню.

Там была большая зеленая с белым печка, сосновая раковина с эмалевым верхом, электрический титан, а за перегородкой — веселенькая столовая с кучей окон и дорогой пластиковой мебелью. На полках стояли разноцветные тарелки, чашки и набор металлических подносов. Порядок всюду — безупречный: ни одной грязной чашки или тарелки, ни одной недомытой рюмки или пустой бутылки, ни одной мухи или муравья. Какой бы шальной образ жизни ни вела миссис Кингсли, богемного беспорядка за собой она не оставляла.

Я вышел через гостиную на крыльцо и подождал, пока Билл Чесс запрет дверь. Кончив возиться с замком, он кинул на меня злой взгляд.

— Я не просил вас раскрывать душу, — сказал я, — но и останавливать не хотел. Кингсли не обязательно знать про проделку своей супруги, если, конечно, за всем этим не стоит что-то более серьезное.

— Черт вас дери! — буркнул он с тем же злым видом.

— Ладно, пусть дерет. А не может быть, что ваши с Кингсли жены удрали отсюда вместе?

— Не понял.

— Когда вы поехали топить горе в вине, они, положим, поругались, помирились, поплакали на груди друг у друга, и миссис Кингсли взяла вашу жену с собой. У нее же, наверное, была здесь машина?

Идея эта казалась мне глупой, но он отнесся к ней всерьез.

— Нет. Ни на чьей груди Мьюриел плакать не станет. Не такой человек. А уж если и поплачет, но не в компании с этой шлюхой. Потом, у нее свой «форд». Мой ей водить трудно — из-за ноги там переделано управление.

— Это я так. Ляпнул, не подумав.

— На то и голова, чтобы думать.