Любовник смерти - Борис Акунин Страница 9

Вошёл Скорик в пустой двор и остановился.Неужто здесь сам Князь с шайкой хазу держат?

Одёрнул рубаху, рукавом по сапогам провёл,чтоб блестели. Картуз снял, снова надел. Перед дверью в дом перекрестился имолитовку пробормотал — особенную, об исполнении желаний, давно ещё одинхороший человек научил: “Пожалуй мя, Господи, по милости Твоей, призре намоление смиренных, воздаждь ми не по заслугам, а по хотению”.

Собрался с духом, подёргал — закрыто. Тогдапостучал.

Открыли не сразу, и не во всю ширину, а начуть-чуть, и чей-то глаз из темноты блеснул.

Сенька на всякий случай снова:

— Иовс.

Из-за двери спросили:

— Тебе чего?

— Очка бы желательно…

Тут дверь открылась вся, и увидел Скорик парняв шёлковой рубахе с узорчатым ремешком, в сафьяновых сапожках, из жилетногокармана цепка серебряная свисает с серебряной же черепушкой — сразу видать, чтоделовой самовысшей пробы. И взгляд особенный, как у всех деловых: быстрый,цепкий, приметливый. Ух, как завидно стало: парнишка был его, Сенькиных, лет, аростом ещё и поменьше. Вот людям фарт!

Пойдём, говорит. И сам вперёд пошёл, на Сенькубольше не смотрел.

Тёмный колидор привёл в комнату, где за голымстолом двое шлёпались в карты. Перед каждым — горка кредиток и золотыхимпериалов. Аккурат когда Скорик и его провожатый вошли, один игрок карты передсобой швырнул и как крикнет:

— Мухлюешь, курвин потрох! Дамагде? — и раз второму кулаком в лоб.

Тот так со стулом и завалился. Сенька ойкнул —испугался, что затылок расшибёт. А упавший через голову кувыркнулся, чистоакробат в цирке-шапито, вскочил, на стол прыг, и тому, что ударил, хлобыстьногой по харе! Сам ты, кричит, мухлюешь. Вышла дама-то!

Ну, тот, кому по морде сапогом отвешено,конечно, запрокинулся. Золото по полу катится, звенит, бумажки во все сторонылетят — ужас.

Сенька оробел: сейчас смертоубийство будет. Апарнишка стоит, зубы скалит — весело ему.

Этот, который свару начал, скулу потёр.

— Так вышла, говоришь, дама? И вправдувышла. Ладно, давай дальше играть.

И сели, будто ничего не бывало, только картыразбросанные подобрали.

Вдруг Сенька обмер. Челюсть отвисла, глазамихлопает. Пригляделся, а игроки-то на одно лицо, не отличишь! Оба курносые,желтоволосые, губастые, и одеты одинаково. Что за чудо!

— Ты чего? — дёрнул за рукавпровожатый. — Идём.

Пошли дальше.

Опять колидор, снова комната. Там тихо, накровати спал кто-то. Харю к стенке отвернул, видно только щеку толстую иоттопыренное ухо. Здоровенный бугай, разлёгся прямо в сапожищах и храпит себе.

Парнишка на цыпочках засеменил, тихонько.Скорик тоже, ещё тише.

Только бугай, не прерывая храпа, вдруг рукуиз-под одеяла высунул, а в ней дуло блестит, чёрное.

— Я это, Сало, я, — быстро сказалфартовый пацан.

Рука обратно опустилась, а рожу спящий так ине повернул.

В третьей комнате Сенька картуз сдёрнул,перекрестился — на стене целый иконостас висел, как в церкви. Тут и святыеугодники, и Богородица, и Пресвятой Крест.

Напротив, у стены, положив на стол длинныеноги в блестящих штиблетах, сидел человек в очках, с длинными прямыми, какпакля, волосами. В пальцах вертел маленький острый ножик, не боле чайной ложки.Сам одет чисто, по-господски, даже при галстухе-ленточке. Никогда Скорик такихфартовых не видывал.

Провожатый сказал, пропуская Сеньку вперёд:

— Очко, оголец к тебе.

Скорик сердито покосился на обидчика. Врезатьбы тебе за “огольца”. Но тут человек по имени Очко сделал такое, что Сенькаохнул: тряхнул рукой, ножик серебристой искоркой блеснул через всю комнату ивоткнулся прямо в глаз Пречистой Деве.

Только теперь Сенька рассмотрел, что у всехсвятых на иконах глаза повыколоты, а у Спасителя на Кресте, там, где гвоздикамположено быть, такие же точно ножички торчат.

Очко вытянул из рукава ещё одно пёрышко,метнул в глаз Младенцу, что пребывал у Марии на руках. Лишь после этогоповернул голову к обомлевшему Сеньке.

— Что, вам угодно, юноша?

Скорик подошёл, оглянулся на парнишку, которыйторчал в дверях, и тихонько, как было приказано, сказал:

— Смерть дожидается, мочи нет.

Сказал — и испугался. Ну как не поймёт?Спросит: “Чего это она дожидается?” А Сенька и знать не знает.

Но длинноволосый ничего такого спрашивать нестал, а вместо этого вежливо, негромко попросил паренька:

— Господин Килька, будьте любезны,сокройте свой лик за дверью.

Скорик-то понял, что это он велел пацанупроваливать, а Килька этот, видно, не смикитил — как стоял, так и осталсястоять.

Тогда Очко ка-ак пустит сокола из правогорукава, в смысле ножик — тот ка-ак хряснет в косяк, в вершке от Килькиного уха.Парнишку сразу будто ветром сдуло.

Очкастый внимательно посмотрел на Скорика.Глаза под стёклышками были светлые, холодные, чисто две ледышки. Достал изкармана бумажный квадратик, протянул. И опять тихо так, вежливо:

— Держите, юноша. Передайте, заглянунынче часу в восьмом… Хотя постойте.

Повернулся к двери, позвал:

— Эй, господин Шестой, вы ещё здесь?

В щель снова Килька просунулся. Выходит, унего не одна кликуха, а две?

Шмыгнул носом, сторожко спросил:

— Пером кидаться не будешь?

Очко ответил непонятно:

— Я знаю, нежного Парни перо не в моде внаши дни. Когда у нас рандеву, то бишь стык с Упырём?

Килька-Шестой, однако, понял. Сказывали, вседьмом, говорит.

— Благодарю, — кивнул чуднойчеловек. И Сеньке. — Нет, в восьмом не получится. Передайте, буду вдевятом или даже в десятом.

И отвернулся, снова стал на иконостас глядеть.Скорик понял: разговору конец.

* * *

Обратно шёл через Хитровку, дворами, чтоб уголсрезать. Думал: вот это люди! Ещё бы Князю с такими орлами не быть первыммосковским налётчиком. Казалось, чего бы только не дал, чтобы с ними на хазепосиживать, своим среди своих.