Дни поздней осени - Константин Сергиенко Страница 11

— Надеется на лучшее.

— А ты не надеешься?

— Я ко всему привык.

— Ты говоришь как человек, потерпевший крушение.

Дима неопределенно махнул рукой:

— Я не уверен, что папа устроится на работу.

— Но дедушка обещал!

— Посмотрим, — сказал Дима.

...К вечеру снова сумела выбраться к Алексею.

— Маша, — произнес он слабым голосом, — хорошо, что вы пришли.

Он сам принял аспирин и лежал теперь в совершенно мокрой рубашке, укрывшись старым пальто.

— Вытритесь полотенцем, — сказала я.

— Сколько вам лет? — спросил он.

— Скоро будет шестнадцать.

— Немного, немного...

Я заставила его поесть.

— Вы меня балуете, — сказал он, — я ведь привык один.

Немного погодя спросил:

— Так вы на соседней даче? Ее отсюда не видно. Станет получше, пойду на речку.

— Вам нужно лежать, — сказала я.

— Спасибо, Маша, спасибо, — проговорил он тихо.

0.30. Устала сегодня. Так много было всего, и писать пришлось много. Ты видишь, мой дорогой дневник, это случилось. Роман есть с таким названием: «Что-то случилось», но я не читала. В моих руках сохранилось ощущение тяжелой его головы и мокрых щек, когда их гладила. Он был как ребенок. Больные ведь все как дети. Даже папа, когда болеет, капризничает, требует внимания. Он странный и, кажется, несчастливый. Как теперь быть? На Черной даче быть подолгу я не могу, заметят. Проще всего рассказать домашним. Так, мол, и так, больной человек. Но с какой стати именно ты должна с ним возиться, спросят меня. Да, так и спросят. Они и представить не могут, что я способна чем-то заняться сама, не только по их указке. Мне сразу дадут понять, что неприлично ухаживать за одиноким мужчиной. Ну разве однажды позволят зайти. К больному приставят тетю Тусю. Она закормит его бульонами и «педагогическими» беседами, поставит на ноги и целый год будет вещать о своем подвиге. Так и случится, если я расскажу.

Быстрее спать. Завтра поездка с мамой в Москву на примерку. Мне шьют костюм. Спокойной ночи!

Костюм ничего. Даже хорош. Но до костюма ли мне теперь. Прошлись по Новому Арбату. Тут иностранцев полно. Меня поразил один англичанин с волосами до пояса, в фиолетовой блузе и розовых брюках. Просто клоун. А взгляд вовсе не глупый, мне даже кивнул, улыбнулся.

Домой зашли. Я тут решилась на отчаянный шаг, стащила из гардероба комплект постельного белья. Запихала его кое-как в сумку, благо сумку взяла большую и мама не заметила. Еще прихватила мыло из бесконечных запасов, зубную щетку.

Мама предложила пойти в кино, но я сказала, что голова болит. На дачу успели к обеду. Тут уж и дедушка с тетей Тусей за столом сидели. Дедушка сказал, что скоро приедет историк из Амстердама, возможно, удастся затащить его на дачу. Конечно, посмотреть интересно, голландцев я еще не видела. В моем представлении они все плотные, коренастые, с большими красными носами.

После обеда сказала, что пойду прогуляюсь. Мама покосилась недовольно, она, конечно, считала, что я должна остаться с дедушкой.

Сразу нырнула в лазейку. У Алексея по-прежнему жар. Схватил за руку и стал говорить:

— Ты помнишь, как это было в Эльве? Счастливое время. И ты любила меня. Я много тогда написал, мне хорошо работалось. А ты собирала грибы. Найдешь подосиновик и вскрикнешь от радости. Палочкой шарила под кустом. Да, я это помню. А купание вечером? Вода как парное молоко. Что ж ты молчишь? Нет, я тебя не виню. Ты просто меня разлюбила. Только прошу, не молчи, не молчи...

Но что я могла сказать? Он принимал меня за другую, и я не знала, что нужно сказать. Я только гладила его руку.

Потом он уснул. Я положила белье на видное место и тихо вышла.

Ночь, сейчас ночь. Интересно, что будет сниться. Давно не снился Панков. Мы с ним с первого класса учимся, так вот он и снится мне с первого класса. Никогда не была в него влюблена. Просто нравилось смотреть на его широкие плечи, а он всегда сидит впереди. Виталик удивительно чистый и тихий. От него веет домашним теплом, с ним спокойно.. Человек он весьма заурядный, но гармоничный. Все нервные, дерганые. И почему мне снится Виталик? Просто загадка.

Про Панкова пишу, а думаю о другом...

Сегодня нелегкий день. На даче полный сбор. Как всегда, обсуждалось мое будущее. Это уже традиция. Чего только не наслышалась! Занимаюсь мало, читаю мало, инструмент забросила, зарядку не делаю. В университет, разумеется, провалюсь и посрамлю дедушку.

Больше всех выступала тетя Туся:

— Деточка, мы ведь не так росли. Я окопы копала! — Сколько раз это слышала. — Не каждому человеку так много дано от рождения. Ты способная, у тебя есть все, но ведь надо стараться!

Я молча слушала. Папа подмигивал, мама смотрела печально, дедушка делал вид, что читает журнал, хотя его «рупор» в лице тети Туси продолжал вещать:

— Если тебя освободили от практики, это не значит, что надо забросить язык!

Наверху Аня каталась от хохота:

— Слушай, давай окоп выроем. Прямо в саду! Тогда она успокоится.

Ей-то что, а мне настроение испортили.

16.30. Нервничаю. Как там больной? Из дома не могу вырваться. Уже пообедали. Я пошла в свою комнату «заниматься». А занимаюсь тем, что смотрю на Черную дачу, пишу в дневник и выдумываю всякую всячину. Вдруг Алексей окажется необыкновенной личностью! Он спрятался ото всех, у него несчастье, разлад с любимой. Мне нужно ему помочь. Но как?

18.00. К ужину время, а я все еще не была у больного. Дедушка приходил. Вместе смотрели альбом «Амстердам». Любопытный город, построен на топком месте. Дедушка перевел маленькую голландскую песенку:

По-русски вышло длинно и неуклюже, а на голландском дедушка прочел коротко, звонко и четко.

...20.00. Нет, не выбраться мне туда сегодня. Только за дверь, мне кричат: Маша, подай то, принеси это. Наконец сделала вид, что хочу уединиться в саду, но и тут достала меня тетя Туся. Обняла за плечи, стала объясняться:

— Ты не обижаешься, деточка? Он так любит тебя, просто души не чает. Ты уж его не огорчай. В жизни у него было немного радостей.

Я как на иголках сидела.

— У меня сердце плохое, — не переставала тетя Туся, — с ужасом думаю, как же он будет один?

Хотела спросить: почему один? Разве все мы не любим дедушку? Но промолчала.