Эволюция Кэлпурнии Тейт - Жаклин Келли Страница 40

Я сразу подтянулась. С ума сойти, откуда она знает, что у меня в голове? Я на цыпочках поднялась наверх и закрыла дверь. Вытянула моё художество из корзинки и уставилась на него. Задуманный поначалу идеальный квадрат вылился в неровный ромб, все буквы перекосило на правую сторону. Почему не получаются стежки одного размера? Как их сделать одинаковыми? Ну не все, но хотя бы почти все. И вообще, кому какое дело до моего рукоделия?

На последний вопрос ответить легко. Маме до всего есть дело, да и всем остальным, похоже, тоже, только непонятно почему. А мне дела нет, но меня заставляют. Глупость какая. Я отшвырнула пяльцы.

Два часа спустя я вернулась в гостиную. Задано было вышить узорчатую надпись «Добро пожаловать». Я уже добралась до «Добр», но буквы шатались, как пьяные, пришлось всё распороть и вышить для мамы новую букву «Д».

– И это всё?

– Это большая буква! Заглавная!

– Хорошо, хорошо, только не кричи. Получилось очень аккуратно, значит, можешь, если постараешься.

Как же мы с братьями ненавидим это слово – «постараешься».

– Можно идти?

– Да, конечно. Не опаздывай к ужину.

Мама зажгла в гостиной лампу, а я, отшвырнув вышивку, опрометью выскочила из дома. Света совсем уже нет. Дожили! Слишком поздно, чтобы собирать дневные образцы. Мне сразу представилась статья в газете: «Юная натуралистка потратила всё время на дурацкую вышивку. Невероятная потеря для научного сообщества. Всё научное сообщество в глубоком трауре».

Я понеслась к реке, и, пока добралась, совсем стемнело. И тут Виола позвонила в колокольчик.

Я заскочила в кухню, чтобы умыться, и спросила Виолу:

– Зачем мне шить и готовить? Зачем? Объясни ты мне.

Конечно, нехорошо к ней приставать в такую минуту. Она мешает соус в кастрюльке, чтобы не было комков. Виола удивлённо глядит на меня, словно я обратилась к ней по-древнегречески.

– Что за вопрос? – И снова принимается неистово мешать пахучий, дымящийся соус.

Это не ответ. Получается, что ответ самоочевиден, стал частью нашей жизни, и никто даже не удосуживается задуматься над вопросом. И если никто не понимает вопроса, как тогда на него ответить? И если ответа нет, я обречена на вечную женскую долю. Боже, какая тоска.

После ужина я удалилась к себе в комнату, надела ночнушку и устроилась с книжкой. Я с огромным удовольствием вгрызалась, если так можно выразиться, во все тома дедушкиного Диккенса по очереди и уже добралась до «Оливера Твиста». Пожалуйста, сэр, можно добавки? У этого бедняги жизнь точно уж была похуже моей.

Я спустилась вниз за стаканом воды. Папа с мамой сидели в гостиной. Дверь была приоткрыта.

– Ну что с ней делать? – вздохнула мама.

Я замерла. Если это «она», значит, речь обо мне. Других девочек тут нет.

– Мальчишки сами разберутся, как жить, но с ней-то как быть? Твой отец кормит её крутой смесью Диккенса и Дарвина. Обилие книг может плохо повлиять на человека. Особенно на ребёнка. На молодую девушку.

Я чуть ни завопила: «Мы занимаемся важной работой! У нас Растение!» Но тогда они поймут, что я подслушиваю.

– Не вижу тут большой беды, – возразил отец.

– Носится день-деньской с сачком для бабочек. Не умеет шить, не умеет готовить.

– Многие девочки в её возрасте этого ещё не умеют. Правда ведь?

– Она даже каши не сварит. А её бисквиты… они… они… прямо не знаю, на что они похожи.

На камень. Вот подходящее слово?

– Ну, научится ещё.

– Альфред, у неё в комнате лягушки.

– Лягушки?

«Какая ложь! – чуть ни крикнула я. – Вовсе не лягушки, а всего лишь головастики».

Это была последняя капля. Отец замолчал. Молчание длилось долго-долго. Он переваривал информацию, и молчание разливалось по дому. Сердце моё ушло в пятки, я даже дышать перестала. Ну, не похожа я на остальных девчонок. Я совсем другая, другой вид. Не собираюсь быть как они. Но, выходит дело, придётся. Занимайся домом, мужем, детьми. И думать забудь о том, чтобы стать натуралистом. Откажись от Дневника, не ходи на любимую речку. И тогда останутся только шитьё и готовка, всё то, что они меня заставляют делать, все занудные занятия, которых я пока ловко избегаю. Меня бросало то в жар, то в холод. И не будет никакого Растения. Жизнь летит под откос. Как я раньше не догадалась. Меня поймали в ловушку. Прищемили койоту лапу.

Прошла вечность, прежде чем отец ответил:

– Понятно. Лягушки. Что будем делать, Маргарет?

– Ей нужно поменьше времени проводить с твоим отцом и побольше со мной и Виолой. Я уже сказала ей, что буду учить её шитью и готовке. Особенно готовке. Каждую неделю новое блюдо.

– А нам придётся их есть? Ну и ну.

– Вот именно, Альфред.

У меня слёзы брызнули из глаз. Собственный отец смеётся, когда единственную дочь продают в рабство.

– Я тебе полностью доверяю, Маргарет. Всё в твоих надёжных руках. Тяжёлое бремя, невероятно тяжёлое. Головная боль не беспокоит, дорогая?

– Не очень, Альфред, не очень.

Отец встал, подошел к матери, поцеловал её в лоб.

– Рад слышать. Принести микстуру?

– Нет, спасибо, не надо.

Отец уселся обратно, зашелестел газетой. Вот так был оглашён мой пожизненный приговор.

Я прислонилась к стене, долго стояла, не в силах пошевельнуться. На душе пустота. Полная пустота. Я теперь пустой сосуд для полезных дел, ждущий наполнения – рецептами и узорами для вязания.

Джим Боуи прошлёпал босыми ногами по лестнице. Не говоря ни слова, обнял меня и долго не выпускал из объятий.

– Спасибо, Джей Би, – прошептала я, и мы, держась за руки, отправились наверх.

– Ты заболела, Кэлли Ви?

– Похоже на то.

– Мне всегда видно.

– Правда. Тебе всегда видно.

– Не болей. Ты моя самая лучшая сестра, Кэлли.

Мы забрались в мою кровать, и он свернулся клубочком рядом со мной.

– Ты обещала, что будешь почаще со мной играть.

– Прости, пожалуйста, я была занята с дедушкой.

А скоро уже не буду.

– А он знает про Уоллеса Большая Нога?

– Знает.

– А он мне расскажет про Уоллеса Большая Нога?

– Ты его спроси. Наверно, расскажет. Но он очень занят.

Теперь уже без меня.

– Я бы спросил, – шепнул братишка. – Но я его боюсь. Ну, я пошёл. Спокойной ночи, Кэлли. Не болей.

Он тихо прикрыл дверь. Перед тем как окончательно провалиться в сон, я снова подумала о койоте. Только бы сообразить, как отгрызть себе лапу.