Приемыш черной Туанетты - Сесилия Джемисон Страница 9

– Мамочка, этот господин спросил меня сегодня, живы ли мои отец и мать? Они живы?

Туанетта побледнела и отвела глаза от пристального взгляда мальчика.

– Нет, – ответила она дрогнувшим голосом. – Нет, дитя мое, их обоих не стало, когда тебе было всего несколько месяцев.

– Он спросил еще мою фамилию. Есть у меня фамилия?

– Конечно, есть, – с трудом прошептала Туанетта. – Но к чему это он тебя расспрашивал? Это вопросы совсем не для такого маленького ребенка, как ты.

– Нет, мамочка, я уже не маленький и думаю теперь об этом; у всех мальчиков два имени. Даже маленького Билля зовут Билль Браун, а я только Филипп Туанетты!

Облачко грусти промелькнуло на лице Туанетты; с минуту она молчала, затем сказала строго и решительно:

– Никогда больше не спрашивай меня об этом, Филипп. Наступит время, и ты все узнаешь. Если меня не будет, тебе все расскажет отец Жозеф. У него хранятся твои бумаги, и ты их получишь, когда подрастешь. Теперь я не могу ничего больше сказать тебе. Забудь об этом и принимайся за уроки, не то отец Жозеф будет недоволен тобой завтра!

Филипп стал смотреть в книгу, но ничего не видел. Сильное любопытство проснулось в нем, а ответ Туанетты не удовлетворил мальчика; может быть, отец Жозеф объяснит ему больше. Он решил расспросить его завтра же.

Добежав до маленького домика на улице Виллере, где Дея провела бо́льшую часть своей короткой печальной жизни, девочка стремительно распахнула скрипучую калитку и вместе с Гомо быстро подбежала по кирпичному тротуару к дверям.

– Папа́, папа́! – звала она, приложив губы к замочной скважине. – Это я, Дея; впусти меня скорее!

Через несколько минут раздались медленные, тихие шаги, и девочка услышала, как слабая рука повернула ключ; дверь неслышно отворилась. В образовавшуюся щель просунулось бледное, заросшее бородой лицо, с запавшими глазами и взъерошенными волосами.

– Папа́, ах, папа́! Посмотри только, что у меня! – воскликнула Дея, ловко проскальзывая в дверь. – Я продала «Квазимодо» и принесла тебе поесть!

Отец посмотрел на нее с недоумевающим, беспомощным видом, прижав руку ко лбу, как бы стараясь собрать мысли и пробудить память.

Девочка еле переводила дух от быстрой ходьбы; она заперла дверь, поставила на пол корзину и поспешила открыть ставни, так как в комнате было совсем темно.

Затем, придвинув кресло к столу, заваленному книгами, бумагами и незаконченными восковыми статуэтками, она освободила край стола и развернула салфетку с угощением Селины. Приготовив еду, девочка повернулась к отцу и, обхватив его за плечи, подвела к столу и осторожно усадила в кресло.

С минуту он молча смотрел на еду, слезы катились по его впалым щекам.

– Это мне? – прошептал он наконец.

– Да, папа́, тебе. Это все тебе.

– Нет, нет, ты сама должна поесть, Дея! Ты голодна.

– Я уже ела, папа́, это тебе. Попробуй, увидишь, как вкусно, – настаивала девочка и поднесла ему кусочек.

– Я не голоден; я не могу есть. Я так болен, что не в состоянии есть.

– Милый, дорогой папочка, попробуй! Я купила это для тебя; я продала «Квазимодо». Посмотри, милый, вот деньги! – Она обвила рукой его шею и показала монету. – Разве это не чудесно? Посмотри только, пять долларов – двадцать пять франков! Мы не будем больше голодать. Миленький, родненький папочка, очнись! Постарайся забыть о своей бедной голове, начни есть, и все будет хорошо!

И Дея прижалась лицом к голове отца и нежно целовала его.

Некоторое время он смотрел на деньги, и его слабое тело сотрясалось от рыданий.

– Его уж нет! – простонал он наконец. – Я работал над ним день и ночь. Это была лучшая вещь, какую я когда-либо создал, и эта маленькая монетка – все, что осталось от него.

– О, папа́! – вскричала девочка с нежным участием в голосе. – Не думай об этом! Ты создашь другую вещь, не менее прекрасную. Подумай обо мне, радуйся за меня, будь здоров для меня! Я люблю тебя, люблю! Попробуй поесть, попробуй! Вот вкусный хлеб, а вот твой любимый сыр. – И ласково, как больному ребенку, она, отламывая маленькие кусочки, вкладывала их в рот отца.

Он не сопротивлялся и послушно ел, но без видимого аппетита. Когда он кончил, Дея собрала остатки и отдала Гомо, который внимательно следил за происходившим и, казалось, недоумевал, как может хозяин отказываться от еды. Затем Дея принесла блюдо, на которое положила остатки ужина, и, накрыв салфеткой, спрятала его до следующего раза. Убрав со стола, она отправилась в свою комнатку, сняла платок и шарф и надела передник, закрывший почти все платье, – на девочке было перешитое платье матери, которое она очень берегла. Дея принялась убирать комнаты, она была так мала и слаба, что веник в ее руках казался непомерно большим, но это не мешало ей работать легко и ловко. Она подмела полы, вытерла пыль и аккуратно поставила все на место; затем вернулась в комнату, где сидел отец, по-прежнему уставив глаза на деньги, с грустным и разочарованным лицом.

– Дай, я спрячу деньги, папа́, – сказала Дея, – а завтра куплю тебе все необходимое. Я сейчас приберу на твоем столе и вытру пыль с книг.

У скульптора было множество книг в кожаных и полотняных переплетах; некоторые – в простых бумажных, а иные – без переплета; были среди них книги разных форматов, толстые и тонкие, старые и новые, но было примечательным, что на заглавном листке каждой из них стояло имя Виктора Гюго. Несколько книг представляли роскошные иллюстрированные парижские издания, и эти иллюстрации служили образцом для некоторых работ – статуэток и этюдов – мастера. Часть этюдов была написана и раскрашена самим художником, и все они были исполнены необычайно талантливо. На столике, в рамках под стеклом, стояло несколько изящных групп, а на стене висели медальоны с милым женским личиком в разных ракурсах, а также множество этюдов ребенка, похожего на Дею. Нетрудно было догадаться, что моделями для этих этюдов были Дея и ее мать.

Убирая на столе и вытирая пыль с книг, Дея не переставала говорить тихим, ласковым голосом. Сначала отец не обращал на нее внимания, но мало-помалу взгляд его прояснился, и он начал прислушиваться к дочери. Время от времени он проводил рукой по лбу, как бы отгоняя нечто, заслонявшее ему глаза. Казалось, Дея, повторяя по нескольку раз одно и то же, отгоняла навязчивые видения отца и заставляла его слушать себя.

– Понял ли ты, милый? – повторила она настойчиво. – Завтра этот господин купит «Эсмеральду»; у нас тогда будет пятьдесят франков, а пятьдесят франков хватит надолго. На обед сможем приготовить котлеты и салат, а старая Сюзетта будет опять приходить к нам на работу.

– Пятьдесят франков! Уверена ли ты, Дея, что у нас будет пятьдесят франков? – прервал ее отец, проявляя интерес к словам девочки. – В таком случае я смогу купить немного красок. У меня совсем кончился ультрамарин, да и розовой краски надо бы прикупить. Я начал раскрашивать несколько статуэток, а красок не хватает.

Конец ознакомительного фрагмента