Стремление к счастью. С комментариями и объяснениями - Людвиг Андреас Фейербах Страница 10

 Эзотерический – доступный лишь посвященным или «внутреннему зрению». По мнению Фейербаха, религия создана на основе познания реальных закономерностей природы, пока они не были вполне ясны, тогда как сейчас можно будет показать, что «мистерии человеческой природы», психологическая жизнь человека, и есть содержание религиозного опыта. Впоследствии эта точка зрения была оспорена Уильямом Джеймсом в книге «Многообразие религиозного опыта» (1902) и Рудольфом Отто в книге «Священное» (1917). Эти авторы показали, что религиозное переживание подразумевает такие состояния ума, например, благоговение или особое удивление, соединенное с любовью, которые никак не выводятся из психологических переживаний и реакций.

Упрек в том, что по смыслу моей книги религия является бессмыслицей, ничем, чистой иллюзией, имел бы основание только тогда, если бы я назвал бессмыслицей, чистой иллюзией то, к чему я свожу религию, что я считаю ее истинным предметом и содержанием, т. е. человека, антропологию. Но я далек от того, чтобы придавать антропологии ничтожное или хотя второстепенное значение – такое значение свойственно ей лишь постольку, поскольку ей противопоставляется теология как нечто высшее. Низводя теологию на степень антропологии, я возвышаю антропологию до теологии подобно христианству, которое, унизив Бога до человека, сделало человека Богом – хотя и далеким от человека, трансцендентным, фантастическим Богом. Поэтому и самое слово «антропология» понимается мною не в смысле Гегелевской или иной философии, а в бесконечно более высоком и всеобщем смысле.

 Фейербах отсылает к основному вопросу христианского богословия «Почему Бог вочеловечился?» (Cur Deus homo). Ответ на него предполагается следующий: чтобы человек обожился, чтобы человек стал Богом.

Гегель ограничивал предмет антропологии «душой». Ее этот мыслитель отличал как от физиологии человека, так и от «духа», способности мышления и работы ума. «Душа», по Гегелю, позволяет нам не ограничиваться материальными условиями при принятии решений, но при этом также устанавливать общение с себе подобными, с соотечественниками, членами того же народа, в отличие от духа, стремящегося к абсолютному мышлению. Фейербах считает, что и вся сфера «духа» может быть описана с помощью антропологии.

Религия есть сон человеческого духа: но и во сне мы находимся не на небе, а на земле – в царстве действительности: только мы видим предметы не в реальном свете необходимости, а в чарующем, произвольном блеске воображения. Я только открываю религии и спекулятивной философии или теологии глаза, или вернее, расширяю ее несколько одностороннюю точку зрения, т. е. превращаю предмет воображаемый в предмет действительный.

 Понятие «воображаемый» часто использовалось антирелигиозными мыслителями, в том числе французскими просветителями, с целью разоблачения религии как социального института, основанного на пропаганде «жрецов» и принятии на веру готовых образов. Противников веры не интересовали возможности воображения, к примеру, при моделировании и построении новых вещей, но лишь воображение как часть дискредитировавших себя в истории социальных форм, по сути дела они отвергали религию как вид пропаганды, служащий выгоде жрецов и господствующих групп. Но Фейербах говорит о «произвольном блеске» воображения, сближая его с иллюзией, и тем самым считая, что главный вопрос, связанный с религией, – не положение ее как общественного института, но ее познавательное значение в прошлом и настоящем.

Но разумеется, в наше время, предпочитающее образ предмету, копию оригиналу, представление – действительности, иллюзию – сущности, такое превращение является разочарованием и, следовательно, абсолютным отрицанием или, по крайней мере, преступной профанацией, ибо священна только иллюзия, истина же нечестива по существу. В представлении современников святость возрастает по мере того, как уменьшается истина и увеличивается иллюзия, так что высшая ступень иллюзии есть для них в то же время высшая степень святости. Религия давно исчезла, и ее место заступила даже у протестантов иллюзия религии – церковь, имеющая целью внушить невежественной и слепой толпе веру в то, что христианская вера еще существует, потому что теперь, как и тысячу лет тому назад, существуют христианские церкви и соблюдаются все внешние обряды веры.

 Критика Фейербаха здесь очень напоминает нынешнюю критику общества потребления, современных медиа, мира визуальных образов, влияющих на сознание людей, «постправды», создающейся электронными медиа, новых видов пропаганды и т. д. Это свидетельствует о том, что философская публицистика нашего мыслителя стала частью общего запаса современной цивилизации. Из него и черпают публицисты двадцать первого века.

Вера современного мира есть вера мнимая, не верующая в то, во что она будто верит, нерешительное, недостаточно сознательное неверие, как это неоднократно доказывалось мной и другими. Все отжившее в смысле веры должно жить во мнении людей; все, что перестало быть священным само по себе, должно, по крайней мере, казаться священным. Этим объясняется мнимо религиозное негодование нашего века, века лжи и иллюзии, по поводу моего анализа таинств. От писателя, который заботится не о благосклонности современников, а только о разоблачении истины, – нельзя требовать, чтобы он лицемерил и относился с уважением к простой иллюзии, тем более, если предмет этой иллюзии сам по себе является кульминационным пунктом религии, т. е. тем пунктом, где религиозность превращается в безбожие. Это я говорю для оправдания, а не для извинения моего анализа таинств.

 Религиозность превращается в безбожие – то есть становится автономным функционированием образов и обрядов, как бы уже не нуждающихся в самом Боге и его образах. Здесь критика таинств и обрядов Фейербаха близка некоторым позднейшим проектам обновленной религиозности, требующей слушать слово Божие в обход таинств и обрядов, как, например, в учении Л. Н. Толстого.

Что касается истинного смысла этого анализа, заключающегося главным образом в конце книги, – то здесь я подтверждаю наглядным примером существенное содержание моей книги, ее прямую тему, в особенности по отношению к ее практическому значению; здесь я призываю чувства в свидетели правдивости моего анализа и мыслей, показываю ad oculos, даже ad factum, ad gustum то, что я разрабатываю в целой книге ad captum. Вода крещения, вино и хлеб причащения в их естественном значении имеют гораздо больше силы, чем в смысле сверхъестественном, иллюзорном.