Наши дети. Азбука семьи - Диана Машкова Страница 12

Помню, я тогда горько усмехалась над фразой «дети укрепляют семью». Мне она казалась циничной издевкой.

Денис по-прежнему пропадал на работе, а когда появлялся дома, ругал меня за то, что я плохая мать. Я охотно с ним соглашалась. Да, я плохая мать. Никто не спорит. И доказательств тому – вагон. Я не получаю должной радости от материнства двадцать четыре часа в сутки. Постоянно «сбегаю» в свою диссертацию и мысли о ней. Не люблю заниматься домашним хозяйством. Ну и в качестве вишенки на торте – учу ребенка дурному.

– Таю мать! – сказала Нэлла, случайно смахнув со стола чашку и глядя вопросительно на осколки: плакать заранее или все обойдется.

Мое любимое ругательство звучало из ее уст так забавно и мило, что я едва сдержалась, чтобы не рассмеяться. Пока соображала, можно хохотать или это будет непедагогично, Денис вдруг начал орать на нас обеих.

– Так нельзя говорить! – досталось Нэлле: она сидела теперь, опустив голову и глядя исподлобья, готовилась заплакать. – Это все твои словечки, – переключился муж на меня, – ты вообще не контролируешь свою речь! На днях я лично слышал от Нэллы слово «бять».

Оправдываться было бессмысленно: да, все именно так. Это мои слова. Какая жизнь, такая речь. Бытие определяет сознание. Не было у меня другого способа выразить то, что я чувствовала в своем капкане.

– Чья бы корова мычала, – огрызнулась я, – тебя вообще дома никогда нет!

Конечно, мы поругались. А Нэлла смотрела на нас и плакала. Я потом еле-еле сумела ее утешить. Стоила эта очередная травма – бурные конфликты у нас случались нередко – нескольких матерных слов? Не знаю.

Семья для маленького ребенка – это весь мир. Конфликты между родителями всегда угрожают целостности его мира. Зато добрые отношения между родителями становятся основой уверенности и спокойствия. Безразличие между мамой и папой, взаимное раздражение, агрессия негативно сказываются на общем состоянии и благополучии ребенка.

Дома стало невыносимо. Игра в жену, хозяйку и мать под вечную критику Дениса и мамы разрушала меня изнутри. Я не могла быть собой и говорить все, что думаю – мне казалось, близкие тогда упекут меня в психушку. Если уж от пары невинных слов начинают яриться. Как скажешь им, что мне не нравится быть дома с ребенком одной?! Как произнести, что я не готова была рожать?! Как вслух озвучить, что устала от нищеты?! Нельзя ничего подобного говорить. Все так детей растили, и ничего. Ни у кого денег не было. Никому няньки не помогали. У всех мужья с утра до ночи на работе. Ишь, какая нежная! А раньше в поле рожали. В окопах, во время войны. И ничего, поднимали своих детей. Все вырастали людьми. Замуж выходить они, видишь ли, научились, а детей воспитывать – нет. Эгоисты!

«Подумаешь, нет денег! – вела я внутренний монолог. – У всей страны их сейчас нет. Ты теперь мать, что-нибудь придумай! Опять на три дня до зарплаты в доме остался один гребаный куриный окорочок? Ничего. Отделим мясо от костей, приготовим плов – риса побольше. Из костей сварим бульон: что в доме осталось, туда сгодится. Пусть будет суп. Все так живут. Тебе еще повезло, что Денис новую работу нашел, на которой ему теперь каждый месяц платят». До этого – он в НИИ, я в аспирантуре – сидели совсем без еды, на продуктовых наборах от родителей. Отказывались для виду, а на самом деле только и ждали выходных, чтобы поехать к одной бабушке или к другой. Наесться на неделю вперед и получить гостинцы с собой. Было стыдно. Невыносимо стыдно! Взрослые люди, оба с высшим образованием, а побирались словно нищие.

Бедность – один из серьезных факторов риска для благополучия ребенка. Если родители, оставаясь в стрессе из-за постоянной нехватки денег, не находят в себе сил пересмотреть собственную жизнь и начать решать материальный вопрос, велика угроза развития кризиса семьи. Именно поэтому важнейший вектор приложения усилий государства и общества – это семьи с маленькими детьми.

Были такие периоды, когда на весь месяц у нас оставались лишь продуктовые талоны – их мне выдавали в университете как малоимущей семье. На талоны можно было купить в магазине продукты. Но только в одном, конкретном, и там никогда не продавали ни мяса, ни фруктов. Но крупы, макароны и, самое важное, – детское питание там, к счастью, были. Если приходилось покупать молочные смеси на деньги, то моей аспирантской стипендии – пятьсот рублей – хватало ровно на две банки. Нэлле нужна была особенная, гипоаллергенная, без коровьего молока. Две банки – это всего три дня кормлений. Грудное молоко у меня давно пропало: еще когда Нэлле было четыре месяца. Чего только не делала, чтобы его вернуть! Сейчас думаю, причиной был постоянный стресс, который нарушал многие функции организма. О том, что не все в порядке, говорили и вялые, но настойчивые кровотечения, которые длились по нескольку недель кряду.

Я старалась внушить себе, что ничего ужасного не происходит. У многих нищета, усталость, болезни, да еще и квартиры своей нет в отличие от нас – приходится угол искать. А мне сказочно повезло, спасибо дедушке с бабушкой за наследство! И если уж неплохая жизнь – муж, ребенок, квартира, аспирантура – вызывает у меня депрессию, то это вопрос к моему внутреннему устройству. К его абсолютной неправильности. Нужно было рождаться нормальной женщиной, а не эфемерным существом, которому нужна только литература.

В нашей стране отсутствует культура запроса на помощь. Большинство людей не умеют просить о поддержке: боятся выглядеть глупыми, неумелыми, неполноценными. И это высокая зона риска, особенно для семей с маленькими детьми. Культуру помощи – а не осуждения – и запроса на нее необходимо всеми силами развивать.

Нэлла тем временем подрастала, и с каждым месяцем мне становилось все легче. Жизнь по-прежнему вертелась по заведенному расписанию: подъем, завтрак, уборка, прогулка, обед. Но с дочкой становилось все интереснее, она взрослела на глазах. Едва научившись говорить, болтала без умолку, при этом по-своему переделывая любую услышанную от взрослых фразу. Мои наставления за обедом: «Когда я ем, я глух и нем» наш словоохотливый ребенок тут же превращал в нравоучения Денису или бабушке: «Когда я гухо ем, я не агаваиваю».

Нэлла росла наблюдательной, умной, и без устали комментировала все, что наблюдала вокруг себя.

– Дети во дворе дужат за кофеты, – глубокомысленно изрекала она.

– Да? – мне было интересно услышать ее мнение. – И как ты это поняла?

– Им дашь кофету, – объясняла дочка, – они пока жуют, с тобой игают.

– А-а-а-а, – я улыбалась, – интересное наблюдение!

– Мама, купи сосатейных!

Помню и другой разговор. Однажды Нэлла не хотела возвращаться с прогулки домой и приводила мне в пример бегающего вокруг детской площадки дворового щенка.

– Щенек маенький, а куяет! – возмущалась она.

Домой мы все-таки ушли – по расписанию был обед и сон, а у меня два часа работы над диссертацией – но Нэлла еще долго не могла успокоиться и смириться с тем, что ее, уже большую, увели, а маленький щенок остался играть во дворе. Пока я разогревала суп, она подтащила к окну табурет, взобралась на него и долго смотрела на улицу, восклицая с укором: