На стороне подростка - Франсуаза Дольто Страница 12

Гораздо раньше психоаналитиков романисты проанализировали отношения подростков ко времени, пространству, к истине, к любви.

От Гете до Томаса Манна немецкая литература предоставляет подросткам всевозможные варианты любви, однако они не реализуют их конкретным образом. Эти варианты могут реализоваться лишь в общении с теми, с кем сексуальностью в отношениях и не пахнет.

Любовь детей сначала к родителям, позднее к взрослым идеальна, потому что тело подростка не способно еще реализовать ее путем взаимного расходования физической энергии. Чрезвычайно страстная дружба подростка адресуется тем, с кем сексуальность в отношениях не предусмотрена.

Отношение ко времени запутанно и тревожно. Подросток отделяется от времени обычной ежедневной жизни ради переживания субъективного времени, которое сродни времени романному.

В сущности, жизнь подростка состоит из того, что Камю называл «решимостью жить». Он должен то и дело предпринимать все новые и новые попытки жить, как будто этот период отрочества может длиться вечно. Это сизифов труд, ибо сознание подростка пробирается по туннелю.

И подросток не знает, где туннель кончается. Время для него состоит из огромных радостей и огорчений, столь же частых, сколь и недолгих. Думаю, эти страдания и радости накладываются на постоянно живущие в душе подростка недовольство и досаду: его настроение колеблется между депрессией и экзальтацией, это постоянный фон. Это характерно для подросткового периода.

В древние времена умели смягчать душевную тревогу юных, определяя границы этого испытания конкретными обрядами посвящения. Посвящение имело целью разрушить одиночество подростка.

Это был переломный момент – вхождение в жизнь сообщества. Именно сообщество решало, когда наступает время инициации и с каких лет подросток может считаться мужчиной. Начиная с этого момента можно жениться, идти на войну, заниматься охотой. Все виды деятельности определены самим обществом во времени.

Далее будет видно, что в противовес привычному мнению инициация не бывала преждевременной. Обычно между четырнадцатью и шестнадцатью годами. Совет старейшин устанавливал разумные пределы. В двенадцать лет инициация не происходит никогда. Чаще всего в шестнадцать, иногда и позже.

Выбор возраста инициации зависит от экономических причин, от структуры общества; в соответствии с ними иногда лучше, чтобы она происходила позже, а иногда – раньше.

В первых современных автобиографических романах, так же как и в воспитательном романе предыдущих веков, инициация не происходит без того, чтобы герой куда-то не уехал. Именно перемена места жизни или вынужденное заточение провоцируют освобождение. Инициация заменяется перемещением в иную обстановку (каникулы, лечение) или вынужденным заточением (интернат, больничная палата). Андре Вальтер, герой Жида, обречен на заточение в комнате из-за своего нездоровья, и именно это приводит его к писательству.

Таким образом, отрочество можно рассматривать как изгнание и как подготовку к завершению этого изгнания.

Для юных героев немецкой литературы эстетические ценности превалируют над моральными, философскими, политическими. Подросток страстно ищет социальных или эмоциональных контактов, в которых не было бы лжи. И разве оспаривают это школьники на вечеринке в романе Дж. Сэлинджера «Над пропастью во ржи»?

Подросток, который много говорит, выдумывает, чтобы мистифицировать других, в конечном счете дает точный образ самого себя, он хочет защитить свое подлинное Я, пока такое уязвимое и неопределенное, что он не может еще выставить его напоказ. И тогда он укрывается за выдумкой.

Он прячется за словами (langage). Слова эти ничего общего не имеют с реальностью. Но именно они (речь) поддерживают символического субъекта.

Холден хвастается тем, что он «самый страшный врун, какого вы только видели в своей жизни».

Холден совсем не мифоман, потому что каждый раз он рассказывает самому себе о той мерзости, которую чувствует. Он защищает символического субъекта, единственно существующего, но защищает, топя реальность в потоке маскирующих слов, которые другие принимают за рассказ, соотнесенный с реальностью.

Герой романа «Над пропастью во ржи» совсем не романтик. Однако, несмотря на его маску, перед нами предстает подросток, чистый и невинный по отношению к обществу, в которое ему предстоит войти или в котором он уже живет. Во всех романах, где повествование ведется от лица подростка, проводится мысль о том, что подросток – это отец человека, человека будущего, и что подросток большего стоит, чем этот взрослый, чем этот человек, и что, в конце концов, именно он, этот подросток, является носителем истины, даже если это тяжело, даже если он будет от этого несчастен.

С подростком в этом возрасте происходит то же, что и с новорожденным, в котором заключена будущая правда о ребенке. Для подростка компромиссы, из которых состоит сосуществование с другими людьми, еще не начались, поэтому он и является носителем истины. Это компромиссы, на которые он вынужден будет пойти, чтобы выжить и чтобы удовлетворить свою сексуальность, которая еще какое-то время будет для него воплощаться в фантазмах [13]; до реального действия еще далеко.

Сартр в «Словах», может быть, стал первым писателем, отрицающим время невинности, эту комедию, которую юные разыгрывают по отношению к обществу. Как если бы ребенок мог только повторять, брать взрослых за образец и повторять их, имитировать, однако взрослым при этом не веря.

И проделывать это сознательно. Вступление в общество будет состоять из подражания взрослым. «Подражать» у детей называется «передразнивать».

По Сартру, человек суть сумма его действий. В результате личность – это не более чем сумма жестов, поступков, которые можно пронаблюдать со стороны.

Этот вывод мало того что не носит глобального характера, так он еще и несвязный и негуманный. Возможно, он необходим автору, чтобы обратиться к эмоциональному нарциссизму, оторвавшись от созерцания лишь собственного пупа. Ибо пуп – это то, что объединяет, герой же не соглашается рассматривать свое тело во всем его единстве и связи с предками. Он анатомирует его, он рассматривает каждую функцию отдельно, как если бы каждая существовала сама по себе. И описывает он лишь тики, мании, пороки. Кажется, Сартру недостает любви. Однако этот человек вызывал любовь, когда был молод, сам же он лишь поддавался соблазну, но не любил.

По-настоящему он любил только слова, только язык. Он действительно был влюблен в язык.