Стремление к счастью. С комментариями и объяснениями - Людвиг Андреас Фейербах Страница 16

 Абсолютная сущность – сущность, полностью реализуемая в данный момент: человек всегда человек, что бы он ни делал. Поэтому, например, слушая музыку, он познаёт свою способность слушать ее, себя как музыкального человека, а принимая решение, чувствует свою способность делать это. Фейербах исходит из того, что все действительные чувства, мысли и решения человека разумны – неразумные решения просто не действуют в нем, а оказываются помехой существованию и самореализации.

Воля, чувство, мышление суть реально существующие совершенства, и поэтому мы, обладая разумом, чувством и волей, не можем считать эти факторы ограниченной, конечной, т. е. ничтожной силой. Конечность и ничтожество – понятия тожественные. Конечность есть только эвфемизм для ничтожества. Конечность есть метафизическое, теоретическое выражение; ничтожество – выражение патологическое, практическое. Что конечно для разума, то ничтожно для сердца.

 Слово «ничтожный» Фейербах понимает буквально, как «способный быть уничтоженным», «обреченный на гибель». Поэтому если для разума что-то конечно, к примеру, удовольствие, то мы не можем не почувствовать, что это удовольствие призрачно, мнимо, скоро от него ничего не останется. И это чувствует сердце прежде разума.

Но мы не можем считать волю, разум и сердце конечными силами, потому что всякое совершенство, всякая сила и сущность непосредственно доказывает и утверждает самоё себя. Нельзя любить, хотеть и мыслить, не считая этих факторов совершенствами, нельзя сознавать себя любящим, желающим и мыслящим существом, не испытывая при этом бесконечной радости. В силу сознания человек относится к себе как к объекту; сознание нераздельно с сознающим себя существом, иначе это существо не могло бы сознавать себя. Поэтому нельзя несовершенством сознавать совершенство, нельзя чувство чувствовать ограниченным и мышлению ставить пределы.

 Понятие о радости как итоге самопознания восходит к призывам апостола Павла «Всегда радуйтесь». Из осознания себя как существа, способного знать и любить бесконечное, следует радость. Она тоже не кончается, поскольку прямо проистекает из самих свойств бесконечного, которое никуда не уйдет, которое дано как дар, но при этом продолжает быть познаваемым – а познание дает не столько счастье, сколько радость.

Сознание – это самоосуществление, самоутверждение, это любовь к себе самому, наслаждение собственным совершенством. Сознание есть отличительный признак совершенного существа. Доказательством этого служит тщеславие. Человек смотрит в зеркало и испытывает удовольствие, созерцая свою фигуру. Это удовольствие является необходимым, непроизвольным следствием совершенства и красоты человека. Красивая форма довольна собой и естественно радуется этому, она отражается в себе самой. Тщеславен только тот, кто восхищается своей личной красотой, а не человеческой красотой вообще. Человеческой наружностью нельзя не восхищаться, в мире нет ничего более прекрасного и величественного. Каждый человек любит и должен любить себя и свое бытие. Бытие есть благо. «Все, – говорит Бэкон, – что достойно бытия, достойно и знания». Все существующее ценно, знаменательно и поэтому утверждает себя. Сознание – это высшая форма самоутверждения, – совершенство, счастье, благо.

 Тщеславие (нем. Eitelkeit, лат. vanitas) – это слово употреблялось в отрицательном смысле, даже после того как сентиментализм и романтизм научили понимать в положительном ключе слова, прежде обозначавшие пороки, например, «лень» и «сладострастие». Достаточно вспомнить название знаменитого романа У. Теккерея «Ярмарка тщеславия» (Vanity Fair, 1847). Фейербах несколько провокационно говорит, что даже в нашем самолюбовании проявляется склонность к созерцанию бесконечного в конечном.

Всякое ограничение разума и вообще человеческой сущности вытекает из обмана, из заблуждения. Разумеется, человек может и даже должен считать себя существом ограниченным – этим он отличается от животного; но он может сознавать свою конечность, свою ограниченность только в том случае, если его объектом является бесконечность рода, независимо от того, будет ли то объект чувства, совести или мыслящего сознания. Если человек приписывает свою ограниченность целому роду, то он заблуждается. Непосредственное отождествление себя с родом объясняется заблуждением, которое тесно связано с любовью к покою, леностью, тщеславием и эгоизмом. Ограниченность, которую я приписываю исключительно себе, обескураживает, смущает и беспокоит меня. Чтобы освободиться от чувства стыда и беспокойства, я приписываю свою личную ограниченность человеческому существу вообще; что непонятно для меня, непонятно и для других, чего же мне смущаться? Это не моя вина; это зависит не от моего рассудка, а от ограниченности рассудка рода.

 Наш философ выступает против того, чтобы видеть ограниченность родовой сущностью человека, поскольку это перекладывает ответственность каждого на других. При этом Фейербах не совпадает до конца и с прогрессистами, считающими родовой сущностью человека возможность бесконечно совершенствоваться, так что человечество идет по пути прогресса, тогда как индивид остается ограниченным – у каждого свои пристрастия и предрассудки. Фейербах полагает, что все же каждый под свою ответственность должен освободиться от предрассудков.

Но это смешное и преступное заблуждение. На свойства человеческой натуры, на сущность рода, т. е. на абсолютную сущность индивида нельзя смотреть как на нечто конечное, ограниченное. Каждое существо довлеет самому себе. Ни одно существо не может отрицать себя, т. е. свою сущность, и считать себя ограниченным. Напротив, каждое существо бесконечно само по себе и заключает в себе своего Бога, свою высшую сущность. Всякая ограниченность того или иного существа заметна только для существа другого, высшего рода. Жизнь насекомых несравненно короче жизни животных, но эта кратковременная жизнь кажется им самим не менее длинной, чем долголетняя жизнь – животным. Листик, по которому ползет гусеница, представляется ей необъятным, неограниченным миром.

 Выражение «жизнь насекомых» неизбежно напомнит читателю одноименный роман В. Пелевина, в частности, такой эпизод: «Это была фигура в чем-то вроде длинного сияющего плаща – а может быть, так выглядели сложенные светящиеся крылья. Он знал все про эту фигуру – точнее, она знала все про него, но это было одно и то же, потому что это и был он сам. Но не тот, каким он себя знал.

Конец ознакомительного фрагмента