Эстетика - Вольтер Страница 39

О вкусе знатоков

Вообще тонкий и безошибочный вкус состоит в мгновенном различении прекрасного среди недостатков и недостатка среди красот.

Знаток тотчас обнаружит смесь двух вин, почувствует, что именно придает вкус блюду, меж тем как ощущения его сотрапезников будут смутными и ошибочными.

Не заблуждение ли полагать, что слишком тонкий вкус и чрезмерная искушенность – несчастье, поскольку они обостряют отвращение к недостаткам и притупляют чувствительность к красотам, короче говоря, что теряет тот, кому трудно угодить? Разве не верно, напротив, что истинное наслаждение дано только людям со вкусом? Они видят, слышат, чувствуют все, ускользающее от тех, кто обладает менее чувствительным складом души и меньшим опытом.

Истинному ценителю музыки, живописи, архитектуры, поэзии, медалей и т. д. доступны ощущения, о которых не подозревает невежда; обнаружить погрешность ему лестно и приятно, ибо это помогает ощутить прекрасное. Таково преимущество хорошего зрения перед дурным. У человека со вкусом иные глаза, иные уши, иное осязание, чем у невежды. Знатока коробят дешевые драпировки Рафаэля, но благородная правильность его рисунка знатока восхищает. Истинному ценителю приятно заметить, что сыновья Лаокоона совершенно непропорциональны фигуре отца, но группа в целом его потрясает, тогда как остальных зрителей она не трогает.

Прославленный скульптор, который подвизался также на поприще словесности и инженерного искусства и создал огромную статую Петра I в Петербурге, справедливо критикует позу Моисея Микеланджело и его тесное одеяние, нисколько не похожее на восточный костюм, что, впрочем, не мешает ему восторгаться выражением лица Моисея.

Примеры хорошего и дурного вкуса, взятые из французских и английских трагедий

Я не буду здесь говорить ни о тех английских авторах, которые, переводя пьесы Мольера, оскорбляли его в своих предисловиях, ни о тех, которые, сделав из двух трагедий Расина одну и вдобавок отяжелив ее новыми событиями, сочли себя вправе критиковать благородную простоту этого великого человека, принесшую столь прекрасные плоды.

Из всех авторов, писавших в Англии о вкусе, уме воображении и претендовавших на здравомыслие в критике, наибольшим авторитетом пользуется Аддисон; его произведения весьма полезны. Хотелось бы только, чтобы он пореже приносил свой собственный вкус в жертву, чтобы угодить своей партии и обеспечить быстрый сбыт листкам «Зрителя», которые сочинял вместе со Стилем.

И все же ему нередко хватает мужества отдать парижскому театру предпочтение перед лондонским, он говорит о недостатках английской сцены, работая над своим «Катаном», он остерегся подражать стилю Шекспира. Если бы он сумел воссоздать страсти, если бы достоинству его слога отвечал жар души, Аддисон стал бы преобразователем вкуса нации. Пьеса, в которой нашли выражение политические пристрастия автора, имела разительный успех. Но когда распри утихли, от трагедии «Катон» не осталось ничего, кроме отменно красивых стихов и душевного холода. Ничто так не способствовало утверждению власти Шекспира. Не существует страны, где простонародье разбиралось бы в красоте стихов; английское простонародье самому благородному и мудрому красноречию предпочитает принцев, которые осыпают друг друга ругательствами, развязных женщин, убийства, казни преступников, появление на сцене призраков и колдунов. […]

Уорбартон [278], епископ Глочестерский, толковал Шекспира вместе с Попом, но его комментарий касается только слов. Автор трехтомных «Основ критики [279]» порой критикует Шекспира, но он куда критичнее относится к Расину и другим нашим трагикам.

Английские критики единодушно упрекают нас в том, что все герои наших трагедий – французы, все они – персонажи из романов, такие же любовники, как герои «Клелии [280]», «Астреи» и «Заиды» [281]. Автор «Основ критики» особенно сурово пенял Корнелю, зачем у него Цезарь говорит Клеопатре:

Нет слов, чтоб рассказать, как эта цель сладка!Сражалась за нее везде моя рука.В Фарсале бился я, душою не слабея,Царица, за тебя, а не против Помпея.Я победил его, свершивши чудеса,Но вел не Марс меня, – вела твоя краса.Неуязвим и яр, я наносил удары,Затем, что, дивная, твои всесильны чары.(Корнель, «Смерть Помпея», I V, 3)

Английский критик находит эти пошлые комплименты смешными и вздорными, он, нет спору, прав; это было уже сказано до него французами, мыслившими здраво. Мы считаем непреложным правилом указание Буало:

Ахилл не мог любить как Тирсис и Филена,И вовсе не был Кир похож на Артамена!

Мы отлично знаем, что, коль скоро Цезарь в самом деле любил Клеопатру, Корнелю следовало вложить ему в уста иные слова, но, главное, эта любовь совсем неуместна в трагедии о смерти Помпея. Мы знаем, что Корнель, у которого ни одна пьеса не обходилась без любви, никогда не изображал эту страсть должным образом, если не считать нескольких сцен «Сида», взятых из испанской пьесы. Но в то же время все нации согласятся с нами, что он проявил несравненный гений, глубокое понимание, высочайшую силу духа в «Цинне», в некоторых сценах «Горациев», «Помпея», «Полиевкта» и в последней сцене «Родогуны».

Если почти во всех его пьесах любовь безвкусна, мы сами первые это признаем, мы не спорим, что в последних пятнадцати или шестнадцати его творениях все герои – резонеры. Стих этих пьес тяжел, темен, лишен гармонии и изящества. Но, будучи в трагедиях своей лучшей поры неизмеримо выше Шекспира, он и в остальных никогда не падал так низко, как английский трагик, и если он вкладывает в уста Цезаря слова неуместные, то все же Цезарь у него не болтает вздора, как у Шекспира. Его герои не волочатся за Като, как король Генрих V [282], и среди них нет принца, который восклицал бы, подобно Ричарду II: «О, земля моего королевства, не дай пищи моему врагу [283], пусть встретит он на своем пути лишь пауков, впитавших твой яд, и мерзких жаб. Пусть они язвят стоны злодея, преступно попирающие тебя. Взрасти моему врагу чертополох, а если пожелает он сорвать с груди твоей цветок, пусть спрятанную в нем найдет змею».