Путь лапши. От Китая до Италии - Джен Лин-Лью Страница 56

Мы потягивали маленькими глотками крепкий черный чай с сахарным сиропом из бокалов в форме тюльпанов. Официанты принесли нам тарелки с непривычными для нас закусками. Сухие финики таяли у меня во рту, как мед, и изменили мое мнение о фрукте, к которому я раньше относилась равнодушно. Пудинг в розовой воде был посыпан толчеными фисташками, которые в Иране жарят идеально. Они получаются в равной степени сладкими, солеными и маслянистыми, и после иранских фисташек я уже не могу наслаждаться ими нигде. От хрустящего печенья размером с десятицентовую монету под названием хаджи бадям невозможно оторваться. В него добавляют кардамон и мускатный орех, оно прекрасно шло с чаем.

Ужин начался с дизи – традиционного иранского супа, который подают в тяжелой каменной миске. Официант достал жирные куски баранины, картофель и нут (турецкий горох) и превратил все это в пасту, по вкусу напоминающую пюре из нута с мясом. После многих недель встреч с пловом я оценила это новое воплощение бараньего жира. В эту смесь макали сангек, длинные листы плоского тонкого теста, которые выпекали на гальке, чтобы получить края, напоминающие ухабы. После скудного выбора приправ в Центральной Азии мы были счастливы встретить сушеный орегано, который я по большей части ассоциирую с Италией. Им посыпали салат из помидоров и огурцов. Трапеза завершилась подачей тарелки с травами и листьями, которые включали базилик (изначально появившийся в Иране), полынь, эстрагон и мяту, и кусками панира – белого крошащегося сыра из овечьего молока, похожего на сыр фета.

Наевшись до отвала, мы расположились на покрытом ковром диване, оглядываясь вокруг. В этом подвальном помещении было много картин, написанных маслом, кувшинов и ваз. Арбузы были декоративными предметами, они висели в сетках на столбах, словно противовесы, и плавали в фонтане с небольшим количеством воды; журчащая вода соревновалась с щебечущими в клетке птицами и ритмичной музыкой, исполняемой на каком-то струнном инструменте, которая доносилась из динамиков. Когда мы ели, мы попытались обдумать все, что случилось в тот день, и все еще не верили, что попали в Иран. Но с каждым глотком крепкого черного чая и с каждым куском еды это становилось реальностью.

* * *

Несмотря на все мои беспокойства, связанные с поездкой в Иран, я изначально все равно не хотела, чтобы Крэйг ехал со мной. Я думала, что будет безопаснее, если я отправлюсь туда одна, – хотя бы из-за его явной западной внешности, и это не учитывая годы работы в серьезной журналистике. А ведь он писал о политике. Однако если брать все места на моем маршруте, то Крэйг больше всего настаивал на сопровождении меня именно в Исламскую Республику. Конечно, у него никогда не было желания ехать в Иран, в котором активный отдых на открытом воздухе едва ли возможен, да и страна эта имеет репутацию государства- изгоя. Но Крэйг беспокоился о моей безопасности.

Откуда он знает, что его присутствие гарантирует мою безопасность? Я с ним спорила.

Он признавал, что не знает. Но если меня посадят в тюрьму, по крайней мере, он будет вместе со мной.

Мне следовало бы ценить такие романтические чувства. Но вместо этого я нелюбезно ответила:

– Ты думаешь, что они посадят нас в одну камеру? Во всех учреждениях в Иране делается разделение по половому признаку! Почему ты думаешь, что в тюрьме другие порядки?

Мой муж не соглашался. Мы женаты. Конечно, они посадят нас в одну и ту же камеру.

Когда мы планировали наши предыдущие путешествия, мы обсуждали, что посмотреть, что упаковать, где питаться и где останавливаться. Это был первый раз, когда мы обсуждали обустройство ночлега в тюрьме. После многих часов споров дело было решено: если меня задержат, будут пытать и посадят в тюрьму, мой любящий муж будет рядом для обеспечения мне посмертной славы.

К концу нашего пребывания в Центральной Азии беспокойство в связи с предстоящей поездкой в Иран и тем, с чем нам там предстоит столкнуться, переросло в напряженные отношения. Мы спорили о том, чтó отправлять назад в Пекин перед пересечением иранской границы. Я хотела, чтобы Крэйг отправил в Китай свой дорогой фотоаппарат вместе с другой электроникой – чтобы власти не посчитали его фотожурналистом. Он возражал, заявляя, что в наши дни многие туристы приезжают с фотоаппаратами, которые выглядят как профессиональные камеры. (Он оказался прав.) Мы спорили о том, как нам представляться. Я наконец согласилась, что он может представляться владельцем моей кулинарной школы, а вначале я рассвирепела от этого предложения.

Но каким-то образом мы добрались до Ирана, и пока нас не бросили в тюрьму. Бьющая ключом жизнь и суета были яркими и приятными отличиями от часто отупляющей атмосферы Центральной Азии. Мы также радовались, что господин Санджар позволил нам пойти прогуляться самим по себе, и надеялись, что это знак, показывающий, что за нами не будут так уж внимательно наблюдать. Плюс Крэйг правильно сделал, что приехал вместе со мной; я была благодарна за то, что, несмотря на мое упрямство, он меня сопровождал.

Но тем не менее была одна вещь, которая меня раздражала: хиджаб. У меня вызывала негодование необходимость ходить с покрытой головой на протяжении всего путешествия, в то время как Крэйг был свободен от этого ограничения – еще одна привилегия, которая дается мужчинам в этом мире.

– Это всего на несколько недель, – сказал мой муж, пытаясь утешить меня. И разве я сама не отмечала всего несколько часов назад, как элегантно тут выглядят женщины? Плюс, продолжал мой муж, западная тенденция носить все меньше и меньше во все более и более молодом возрасте совсем не обязательно является достижением цивилизации.

– Подожди минутку, – перебила я. Он что, на самом деле таким образом выражает согласие с исламским духовенством? Я разделяла его беспокойство по поводу малого количества одежды на молодых девушках в Америке. Но после того как я провела целый вечер с вызывающим раздражение платком на голове и зная, что мне придется его носить на протяжении всего нашего времени пребывания в Иране, я не была в том настроении, чтобы соглашаться.

– Не тебе носить эту глупую вещь! – протестовала я, махая на него шарфом в раздражении.

– Прости, – сказал он, удивленный моей неистовостью. – Я просто хотел тебя утешить.

Он напомнил мне, что тут и для мужчин тоже имеется свой дресс-код. Я возразила, что для мужчин не такие строгие требования. Ну и что, что мужчинам запрещено носить шорты? Тоже мне, большое дело!

– Ну а кто решил ехать в эту страну? – спросил он. На это мне было нечего возразить.

Я не только сделала свой выбор, мое решение также продиктовало и его решение: он посчитал, что у него нет выбора, кроме как отправиться вместе со мной. Я не могла больше спорить и утверждать, что это шовинизм.

* * *

На следующий день перед нами встала еще одна проблема, требующая решения: как получить разрешение на вход в трапезную при мавзолее имама Резы, самом священном месте в Иране. Мы узнали об этом случайно во время экскурсии к мавзолею. Создавалось впечатление, что по размерам комплекс соответствует Ватикану; в дополнение к бесконечным дворам и зданиям имелись еще библиотека и музей. Имам Реза жил в VIII веке и был духовным лидером мусульман-шиитов, которые среди исповедующих ислам составляют меньшинство и к которым относится большинство иранцев. После насильственной смерти он был возведен в ранг мученика. Это святилище привлекает гораздо больше паломников, чем любое другое священное место мусульман, за исключением Мекки. В комплексе было полно представителей Среднего Востока и азиатов, начиная от саудитов в клетчатых куфиях и свободных, развевающихся тобах до афганских женщин, черные хиджабы которых открывали только обветренные лица.