Утешный мир - Екатерина Мурашова Страница 6

Дальше настал этап тех отнюдь не единичных одноклассников, кто с трудом пережил переход от арифметики к алгебре и не вылезал из двоек. Я научила Ванессу подсказывать и давать списывать (она всегда, с первого класса, считала это недостойным). «Я решу за тебя самостоятельную, – говорила она глупой как курица однокласснице. – А ты взамен называй меня не Ванной-говнянной, а Несси. Идет?» – «Идет», – чуть-чуть подумав, решительно отвечала девочка, которой грозила двойка в четверти и (главное!) отмена покупки нового телефона.

– Как сделать, чтобы не злились учителя? – спросила меня Ванесса где-то в конце восьмого класса. – Они же видят, что я подсказываю и за других решаю и черчу…

(В восьмом классе, помимо способностей к математике и физике, у Ванессы обнаружился дар к черчению – она очень видела пространство. При этом творчески рисовать не умела совсем. Половина сдаваемых в классе чертежей являлись копиями ее работ, сделанными с помощью стеклянного, подсвеченного снизу лампой столика в кабинете физики.)

– Черчение – бог с ним, оно год всего, – сказала я. – А про физику и математику надо подумать…

– Я люблю математику, чувствую ее и успеваю по ней лучше многих, – прижав руки к высокой груди, говорила Ванесса на следующей неделе, глядя зелеными глазами прямо в душу учителя. – И я бы хотела делиться. Но не только списывать и подсказывать. Я готова помогать, объяснять…

Двое самых оболтусов сначала, конечно, для порядку посопротивлялись, а потом и сами были рады, когда через месяц курируемых учителем занятий с Ванессой вдруг что-то, чуть не впервые с начальной школы поняли и сами (!!) решили самостоятельную сначала на твердую тройку, а потом и (о чудо!) на слабенькую четверку…

Стесняясь, в пустом коридоре, чтобы никто не видел, подошла девочка из хорошистов-карьеристов: «Несси, ты можешь мне объяснить? Я никак вот эти задачи понять не могу…»

– Без проблем! – ответила Ванесса. – Приходи ко мне сегодня в пять с тетрадкой.

– Удивительная девочка! – говорили дома родители одноклассников. – И кто бы мог подумать! Результаты не хуже, чем у дорогостоящих репетиторов. А вы, идиоты, ее еще в младших классах, помнится, дразнили! Теперь-то ты понимаешь, что не все то золото, что блестит?!

О золоте. Однажды я по наитию попросила Ванессу распустить ее веревочную косу… и обалдела! Это был такой сумасшедший, темно-медный, лениво-волнистый водопад. Хотелось намотать ее тяжелые волосы на руки и застыть в медитации.

– Ты когда-нибудь?..

– Никогда.

К выпускному в девятом классе мы с Ванессой готовились полгода. Дольше всего упирались выпущенные из-под убранной челки прыщи; в результате пришлось все-таки замазать их последние бастионы тональным кремом. Еще два месяца Несси училась ходить на высоких каблуках. Один вывих лодыжки и несколько синяков – ничего страшного. На темно-красное платье, на котором настаивала я, она не решилась. Остановились на зеленом, в тон глазам.

После выпускного это была уже другая девушка. Как выяснилось, только на первый взгляд.

– Ты все доказала. Может быть, пора тебе в физико-математический лицей? – спросила я. – Все-таки там другой уровень подготовки…

– Нет, – сказала Несси. – Зачем? Я и так сумею в университет подготовиться. Я уже и малый матмех нашла, как вы мне советовали, и двухгодичные курсы присмотрела. И… вы понимаете… это ведь была еще не подача блюда на стол. Это было так, в кухне покрутиться, приготовить кое-чего…

– Это уже без меня, – твердо сказала я.

– Конечно, – улыбнулась Несси и протянула мне ловко извлеченный из бесформенного мешка букет. – Спасибо вам за все. Давно хотела сказать, что у вас очень красивые глаза, они прекрасно гармонируют с изменчивым питерским небом и вашей многогранной личностью.

Я смеялась еще некоторое время после ее ухода и сама чувствовала в своем смехе некую нервозность. Еще два года для подачи блюда на стол. Я не завидовала Инне. Больше того, мне уже было ее жалко…

– Уже много лет каждый день у нас идет война. Раньше был перерыв на выходные, а теперь, класса, наверное, с пятого, в выходные все то же самое. Если бы вы знали, как я от этого устала! Да и он наверняка тоже устал. Выглядит это так. Он приходит из школы, ест и утыкается в телевизор или свой телефон-коммуникатор. Я ему говорю: когда ты собираешься делать уроки? Он говорит: потом. Я говорю: когда это потом, лучше сразу сесть, все сделать и свободен до вечера. Неужели ты не понимаешь, что это разумнее, чем тянуть до бесконечности? Он говорит: я устал. Я говорю: а что тебе задано, допустим, по английскому (у него там тройка была в прошлой четверти)? Он говорит: не помню. Я говорю: как это ты не помнишь? Записывать надо! Учительница наверняка говорила! Он отвечает: я не услышал. Я говорю: странно было бы, если бы мой начальник выдал мне какое-то распоряжение, а я его не услышала. Неужели ты не понимаешь, что учиться сейчас – это твоя единственная работа, и от того, как ты ее выполняешь, зависит качество твоей будущей жизни? Он спрашивает: про дворников будет? Уже скоро? Тут я завожусь и начинаю говорить (а потом и орать) про то, что дворник, какой бы он ни был, честно зарабатывает себе на хлеб, а он в своей жизни еще ни копейки не заработал и живет на всем готовом, и этого готового у него в сто раз больше, чем было у меня в моем собственном детстве, а меня, между прочим, никто никогда за уроки не усаживал, я все делала сама, и еще младшей сестре помогала, и училась без троек… В конце концов он, злой как собака, узнает где-то уроки и за них усаживается, а я испытываю к себе самой и к своему ребенку какое-то сложное и, уж поверьте, совершенно не позитивное чувство…

– Она везде лезет. Роняет. Ломает. Я ее не шлепаю, не ору на нее (ну очень стараюсь, по крайней мере) – я знаю, это вредно, а она еще маленькая. Я ей объясняю, как в психологических книжках написано. Предлагаю что-то взамен. А она ничего не понимает – лезет и лезет. Упрямая как пень. Теперь еще и огрызаться стала. Не дашь ей что-нибудь, так она сразу: ты плохая! Это матери-то! В три с половиной года! А что же дальше будет?! Если твердо стоять на своем, начинает истерить, аж заходится. Мне ее сразу жалко. Невролог говорил: не надо, чтобы ребенок часами орал, это вредно. Теперь она научилась говорить: мамочка, я больше так не буду! Хватает от силы на пятнадцать минут. Потом что-нибудь следующее. Муж говорит: выдрать один раз как следует, и будет как шелковая, мама советует в угол ставить, а я понимаю, чувствую: так тоже нельзя, это же ребенок, а не цирковое животное, да и с теми ведь надо гуманно… Я вот думаю: если я ей сто раз одно и то же объяснила, а она не понимает, может, она в развитии отстает?

– Я ему говорю: ты вообще помнишь, что это твой ребенок? Он говорит: помню. А как насчет того, что с ребенком надо заниматься? А он мне: я работаю. А я тогда: давай я тоже пойду работать и всё будем делать по очереди, как у скандинавов. Он говорит: у скандинавов дети живут неделю у матери, неделю у отца. А я ему: ты все перепутал, это после развода. Он мне (не отрываясь от компьютера): так ты что, развестись, что ли, хочешь? Думаешь, ребенку так лучше будет? Тут я начинаю плакать, он говорит: боже, опять! – и идет меня утешать. Самое дурацкое во всем этом, знаете, что? То, что он любит нашего сына и меня, а я люблю его. И вот такая история все время. Я их оставляю одних специально. Он у компа сидит, а сын смотрит, как папа играет. Гулять отправляю – сын на площадке с другими детьми, а он на скамейке на почту отвечает. Купила им абонемент в филармонию, специальный, для родителей с детьми. Он один раз сходил, спрашиваю сына: ну как там? Он говорит: мне вроде ничего, только папа засыпал все время, и я боялся, что он в проход выпадет. Давай лучше в следующий раз ты со мной пойдешь?