Мария Магдалина - Густав Даниловский Страница 6

Иуда выбежал из дома, наткнулся на полуразрушенную стену и с глухим стоном стал перебрасывать камни, пытаясь хоть физическим усилием утишить волнение крови. Припадок миновал.

Но с этого момента ожившая, хотя и вовсе не сердечная, но мощная чувственная любовь, то прежнее искреннее страстное чувство, которое некогда охватило его на берегу Геннисаретского озера, подавило и заглушило все остальные мысли и стремления. Агитация в пользу учителя и все связанные с этим планы и намерения — все было забыто. В сердце Иуды, горевшем огнем желания, в душе, терзаемой сомнениями, то полной надежд на ласковый прием, то охватываемой отчаянием и уверенностью, что его оттолкнут с презрением, в хаосе безумных противоречивых мыслей, в расстроенных нервах, на запекшихся губах, заслоняя собой все остальное, жил очаровательный образ, заклятый в одном только слове; Мария.

Неоднократно уже направлялся Иуда на гору Елеонскую, но всякий раз возвращался назад. Он прекрасно понимал, что в Вифании он встретит уже не смиренную, покорную ему девушку, но гордую, окруженную роскошью, надменную, избалованную и разборчивую гетеру, которая легко может посмеяться над ним, может прогнать его, как собаку, или милосердно пошлет ему через ничтожную рабыню, словно нищему, миску пищи и несколько оболов.

— С чем я приду? Что я скажу? — думал он и вдруг вспомнил об Иисусе и решил пойти к Лазарю во имя его и с вестию о нем…

В таком настроении он прибыл в Вифанию и был ласково принят богобоязненной семьей.

Со свойственной ему впечатлительностью он настолько увлекся своими собственными рассказами, что даже появление Марии взволновало его гораздо меньше, чем он сам ожидал. Иуда, к удивлению своему, не утратил ни нити рассказа, ни власти над собой, вот это-то сознание собственной силы и придало ему смелость оказать дерзкое сопротивление по отношению к уважаемому и почитаемому всеми Симону.

Но зато по волнению и восторженному состоянию Марии он понял, что еще не все потеряно, что Мария относится к нему далеко не безразлично. Жгучими взглядами впивался Иуда в нее, стараясь проникнуть в ее мысли, но видел только роскошные, почти красные на солнце волосы, бело-розовое лицо, полное ленивого спокойствия, длинные опущенные ресницы и великолепные, цветущие формы тела, едва заметно обрисовывающиеся под легким платьем. Несколько выдвинутая вперед маленькая ножка, белевшая на траве, словно горсть снега, поглотила на время все его внимание.

Нервная дрожь пробежала по его лицу, он закрыл глаза и вздрогнул, словно от холода.

Все приняли такое состояние Иуды за проявление мистического экстаза, не поверила одна только Мария. Она быстро встала и, напевая какую-то фривольную греческую песенку, совершенно противоречившую общему настроению, не замечая удивленных взглядов семьи, легким эластичным шагом прошла через сад и скрылась в сенях.

Настроение было нарушено.

Марфу поведение сестры совсем расстроило, она поспешила похлопотать об ужине. Но ни белый хлеб, ни мед, ни кувшин с вином не в состоянии были разогнать воцарившееся после ухода Марии молчание.

Суровая сосредоточенность Симона и мечтательная задумчивость Лазаря повлияли на Марфу. Иуда ел рассеянно, всматриваясь то в прозрачную даль, то в колеблющиеся на песчаной дорожке солнечные пятна и дрожащие тени листьев…

Он раздумывал, как ему понять поведение Марии. Она, правда, ушла, но без гнева, напротив, словно заманивая его веселой песенкой. Кому же она пела, как не ему? Ведь не добродетели Марфы она пела, не убожеству Лазаря и не седой старости Симона?..

Сердце Иуды сильно билось, грудь вздымалась, и, пристально глядя на плоскую крышу дома, в ту сторону, где находились комнаты Марии, он говорил себе:

— Должен… и войду туда ночью!..

Придя к себе, Мария велела Деборе убрать комнату, как можно роскошнее и красивее, покрыть шкурами и коврами весь пол, достать из сундуков и развешать по стенам яркие занавеси, расставить на столах статуэтки, подсвечники и различные безделушки из бронзы, мрамора и перламутра, приготовить ароматную купель и повязки для волос.

Дебора торопливо суетилась по комнате, а Мария, проводя пальцами по струнам псалтири, шаловливо усмехалась своим собственным мыслям.

Мария знала уже теперь наверное, что Иуда приходил к ним главным образом ради нее. Она заметила, какое впечатление произвела на него, и знала, что он придет ночью.

Она решила сначала ослепить его роскошью, поиграть с ним, дать надежду, а потом оттолкнуть. Так она отомстит ему, не за то, что произошло в ту памятную безумную ночь на лугу, заросшем цветами, травами и лещиной, на берегу, под лазурный шепот озера. Это должно было случиться не с тем, так с другим из ее поклонников. Иуда оказался только более смелым и дерзким, как и пристало мужу.

Мощны и жгучи были его объятья, словно обручи раскаленного железа; как пылающие клейма горели его порывистые поцелуи на ее груди, губах, бедрах и плечах. Ошеломляющими казались дикие взрывы его хищной страсти и глухое, непонятное, таинственное, словно первобытная речь, бормотанье бессвязных слов, смесь ласки, сладострастья и бесстыдства. Он осилил ее, как лев ягненка.

Те памятные, звездные ночи, холодные до неистовой дрожи, а в то же время парные и душные, она проводила вместе с ним на ароматных травах, превращаясь из гибкой девушки в розовую, изнеженную и страстную женщину.

При этом воспоминании закипела кровь Марии, и легкое чувственное возбуждение, словно прикосновение крыльев мотылька, пробежало вдоль спины.

Он имел все: ее первый крик, стон, стыд — и ушел от нее, оставил, покинул ее.

Мария дернула струны, положила инструмент на колени и загляделась на подаренную ей одной финикиянкой небольшую статуэтку богини Астарты с продолговатыми глазами и маленьким ртом, что должно было изображать наивысшую степень красоты. Правой рукой богиня указывала на свое лоно, что должно было означать безграничность любовных утех, а левой на полные груди, вместе с широкими бедрами и вздутым животом говорившие о том, что она — извечная плодородная матерь всего сущего.

Мария знала, что это та таинственная богиня, которая возбуждает желания и любовь всех живых творений. Это она соединяет птиц в гнездах, животных в лесах. Это она — всемогущая госпожа всех таинств тела, прославляемая в недоступных святынях бесчисленными жрицами.

Она слышала рассказы об устраиваемых в честь этой богини таинствах, в которых принимают участие сотни танцующих девушек; одни одетые по-мужски, опоясанные фаллосами, другие в разрезных платьях, открывающих при каждом движении обнаженное тело.

Эти посвященные богине девушки приносят ей в жертву свое девичество и навсегда остаются в храме на службе Астарте. Знаком их посвящения является божественный треугольник, украшение, завивание и умащение которого составляет предмет их постоянных стараний и забот. Они совершают омовение в покрытых золотыми плитами бассейнах, в окрашенной пурпуром воде, потом ополаскивают дочиста свое тело, кроме волос, которые с течением времени принимают окраску застывшей крови. На закате солнца, принося себя в жертву богине, они отдаются прохожим, Потом они зажигают лампы в большой зале, устланной вышитым звездами ковром, ложатся рядами и грезят среди звезд.