Башмаки на флагах. Том 4. Элеонора Августа фон Эшбахт - Борис Конофальский Страница 10

А Волков вдруг почувствовал, что всё идёт не так, как надо. Он ещё глаз бриганта не видал, смотрел на того сбоку, но уже видел — что-то не так.

— Ну, чего молчишь, подлец? — Сыч дал затрещину бриганту. — Что вылупился, словно в первый раз видишь? Этот человек тебе платил?

Но разбойник Сычу не ответил, он повернулся к кавалеру и только помотал головой: нет, не этот.

— Я говорил вам, Эшбахт, что вы дурак? — радостно воскликнул фон Эдель и засмеялся. — Что вы там насчёт суда болтали?

Волков быстро подошёл к бриганту, пальцами своими железными схватил того за шею, да так, что тот от боли оскалился и завыл, нагнул его ближе к приспешнику графа, к самому лицу того, и, сжимая свою хватку ещё сильнее, прошипел:

— Внимательнее смотри, сволочь! Внимательнее! Ну?! Он давал тебе деньги?

— Нет, господин. Не он, — кряхтел от боли бригант.

— Ты же говорил, благородный, седой, — шипел от злости Волков. — Говорил, что с бородой.

— Я говорил, что тот был в щетине.

Наконец кавалер отпустил шею разбойника.

— А каков был тот?

— Волосы того были седые, но до плеч. А у этого короткие, — вертя головой и разминая шею, отвечал разбойник.

— Седые до плеч? — переспросил генерал.

— Да, и сам он был старее этого господина.

Волков схватил его за руку, потащил из покоев на тёмную лестницу, спрашивая на ходу:

— Старее? А ещё что у него было особенного?

— Голос, — отвечал бригант.

— Голос? И какой у него был голос?

— Чуть отдавал карканьем ворона. Знаете, из горла его на букве «р» вырывается звук, как ворон каркает.

— Карканьем ворона, — повторил кавалер. — Карканьем ворона.

Кажется, он знал человека с седыми волосами до плеч, который говорил именно так.

— Эй, Эшбахт, так когда у меня будет суд? — кричал ему из покоев фон Эдель. И смеялся, мерзавец.

И это он делал явно зря, так как кавалер, отпихнув кого-то, кто стоял у двери, влетел в комнату, подбежал к кровати и наотмашь, со всей тяжестью своей нелёгкой руки, влепил насмешнику оплеуху. Так тяжела была та оплеуха, что фон Эдель слетел с кровати. Лежал, схватившись за щеку, и негромко сыпал ругательствами в адрес обидчика. А генерал ему и говорит:

— Коли обиделись, дражайший фон Эдель, так шлите мне вызов. Приму его обязательно. Но оружие выберу сам. И никаких чемпионов. Только вы и я.

Верное дело было и вдруг сорвалось. Если бы не усталость, может, злился бы. А так он только ехал молча по ночному городу и обдумывал слова бриганта: седой, волосы до плеч, каркает, как ворон. Волков знал, кто это. Может, причина у этого человека, что организовал нападение, и не была очевидна, но она была.

«Да, жаль, что фон Эдель и граф тут не при чём, как хорошо было бы устроить над фон Эделем дворянский суд и чтобы на суде он признался в том, что на нападение дал добро сам граф. Нет, ничего такого не выйдет. Жаль. Жаль. Жаль».

Ну а с каркающего господина кавалер ещё спросит. Но это уже будет в том случае, если ему удастся вернуться из кантона живым.

А с графом… С графом пусть всё решит Агнес. И решать с ним придётся немедля. Нельзя начинать войну, имея в тылу у себя такого недруга.

Он въехал на двор дома Кёршнера, а там столпотворение. Ещё издали он видел, что все окна во дворце горят огнями. Но не думал, что будет так многолюдно. Слуги, кони, возки, кареты. Весь двор полон. И это ночью! Слыханное ли дело? Он с молодыми господами поднимается в обеденную залу. А там духота от десятков людей и десятков свечей. Окна настежь, но это не спасает, ветра в ночном воздухе нет. Ночь тёплая.

И ему навстречу бежит хозяин дома, толстяк обливается потом, но он возбуждённый и радостный:

— Первый судья Мюнфельд приехал. И бывший бургомистр Виллегунд тоже, и глава Первой гильдии купцов Роллен. И ещё другие господа, что первые в своих цехах и коммунах.

Кёршнер так и светится, ему, человеку, родившемуся за пределами города, несмотря на большое богатство, никак не удавалось ранее всех этих городских господ видеть своими гостями из-за их высокомерия, а тут вон как… Кланяются, просят принять. Хозяин млел от счастья и приказывал слугам тащить из кладовых на стол всё самое лучшее.

— Все хотят с новым епископом познакомиться, — догадался Волков.

— Может и так, может и так, — говорил купец загадочно, — но сдаётся мне, что люди просто раздражены повелением герцога не пускать вас в город, считая такое повеление монаршим сумасбродством, а многие думают заполучить земельку возле ваших пристаней под свои склады. Вот и пришли к вам.

— К нам, друг мой, к нам, — поправил его Волков, тем самым потешив своему родственнику самолюбие.

Купец расцвёл. Заулыбался и ещё пуще краснел, чем раньше. Но при этом говорил вещи правильные:

— Значит, к нам. Как вам будет угодно, дорогой родственник. Граф придёт в ярость, когда узнает об этой нашей ночной трапезе. И всех, кто тут был нынче, запишет в вашу партию. В ваши друзья. А нам друзья в городе нужны.

— Думаете, дорогой родственник, что тут собирается моя партия? — спросил кавалер.

— Герцог — герцогом, граф — графом, но когда горцы или еретики стояли под стенами города, так ни герцога, ни графа рядом не оказывалось, — говорит купец, вдруг перестав улыбаться и цвести, и со всей серьёзностью продолжает, — город отбивался сам, как умел, и все горожане, вплоть до последнего бедняка, понимают, что городу нужен свой генерал. А другого полководца, вам подобного, такого же славного и удачливого, на пятьсот миль в округе нет.

«Купчишка-то не так прост, как кажется. Хотя к лести слаб. Но не дурак, главное понимает. Хорошо, что он со мной».

А из-за стола вставали важные господа, шли к нему, чтобы лично выразить генералу восхищение его победой. И Волков был с этими господами любезен. Отвечал на их поклоны, говорил слова благодарности в ответ на их слова восхищения, и судье, и другим господам, а бывшему бургомистру Виллегунду он выразил сожаление, что из-за неправедных желаний высших лиц он досрочно был вынужден покинуть свой пост, и обещал, в присутствии других господ, что и епископ, и он лично будут поддерживать его, если он соизволит баллотироваться на должность бургомистра вновь. И господа, что слышали эту его речь, в том числе и глава Первой купеческой гильдии Роллен, обещали всячески этому содействовать. Виллегунд был так счастлив, что даже прослезился.

«Да, кажется, теперь у меня и вправду есть своя партия в городе».

Потом все сели за столы, слуги носили к столу уже поспевшие к тому времени блюда и несли из погребов старые вина. Господа стали выпивать, то за генерала, то за нового епископа, который от такого внимания краснел и смущался.