Кочевники поневоле - Майк Гелприн Страница 10

– Я в этом не сомневался, – февралит усмехнулся презрительно. – Слуга избранных, говоришь? Ты попросту чёрная тряпичная кукла. Вы все куклы, штафирки, которыми вертят, как пожелают. Я бы не стал жить, окажись на твоём месте – не стал бы потому, что так жить постыдно. Я бы…

– Довольно! – Аббат Дюпре вскинул руку. – Ты либо принимаешь мою цену, либо я данной мне властью прекращаю торги.

– Дрянь, – сказал февралит брезгливо. – Какая же всё-таки дрянь. Да не ты, не переживай, слуга божий, ты всего лишь мелкая сошка, никто, говорящий ценник. Так же, как этот вот служака, – февралит кивнул на Франсуа. – Тебе велят снижать цены – ты снижаешь, ему стрелять и резать – он стреляет и режет. Ладно, торговаться, как я понимаю, бессмысленно?

– Верно понимаешь, – Дюпре кивнул. – Цены на пушнину твёрдые.

– Разгружайте, – обернувшись к волокушам, крикнул своим февралит. – Пускай подавятся.

С этого момента торги пошли быстрее. Волокуши одну за другой подтаскивали, угрюмо разгружали, не считая, сваливали на них выменянный товар, разворачивали и угоняли прочь. Вскоре Франсуа устал от людского мельтешения, от душного кровавого запаха недублёной кожи, от неизменного выражения брезгливости напополам со злостью на лицах людей зимы. Хотелось выпить, надраться так, чтобы вдрабадан, чтобы в хлам, так, чтобы перестать думать о том, что он участвует в жестокой и дурной постановке.

Франсуа взглянул на аббата Дюпре, тот, высунув от усердия язык, прилежно писал в блокнот.

– Заканчивайте без меня, – категорично заявил лейтенант. – Пойду, не по себе мне.

Не слушая возражений слуги Божьего, он обогнул телегу с наваленными на неё тюками с тряпьём и двинулся поперёк Ремня к лесу. Он уже готовился махнуть с обочины в придорожный кустарник, когда внезапно услышал за спиной девичий голос. Франсуа резко обернулся – Хетта Йохансон, подбоченившись, что-то выговаривала аббату. Лейтенант скорым шагом заспешил к ним, едва сдерживаясь, чтобы не пуститься бегом.

– …даже не думайте, что я стану щадить ваши так называемые чувства! – кричала Хетта в лицо священнику. – Вы, прикрываясь вашим богом, вашим идолом, которого нет и никогда не было, обрекаете невинных людей на смерть. У нас в кочевье второй год не родятся дети. У нас приходит в негодность оружие. У нас кончаются патроны. У нас болезни, хвори, того и гляди, начнутся эпидемии, у нас…

Хетта внезапно осеклась. В следующий момент слёзы брызнули у неё из глаз и потекли по щекам. Священник, не меняясь в лице, безучастно глядел на февралитку. Франсуа подскочил, оттолкнул аббата, встал между ним и девушкой. На секунду их взгляды встретились, и лейтенанта ожгло болью и ненавистью.

– Пойдём, Хетта, – Бьёрн Йохансон ухватил сестру за предплечье, потянул за собой. – Что толку метать бисер перед апрельскими свиньями.

– Постой! – неожиданно крикнул Франсуа и шагнул вслед. Февралит обернулся, презрительно скривил губы. – Подожди. – Лейтенант вдруг отчётливо понял: от того, как он сейчас поступит, будет зависеть что-то чрезвычайно важное, что-то такое, что может изменить всю его жизнь, и не только его. Он не знал, что именно это «что-то», не представлял и не ведал.

Три человека, замерев, разглядывали друг друга. За спиной неразборчиво бормотал аббат Дюпре. Решение пришло внезапно, Франсуа сам не знал, как и откуда. Он сорвал с пальца кольцо, то самое, фамильное, от матери. И, сделав последний разделяющий его с февралитами шаг, протянул девушке. Белый прозрачный камень, поймав луч Нце, брызнул всполохом света.

Снизу вверх заглядывая лейтенанту в глаза, Хетта робко протянула руку. Кольцо скользнуло в её ладонь. Хетта опустила глаза и несколько секунд заворожённо смотрела на него. Затем вновь подняла взгляд. Боли и ненависти в нём больше не было. А было нечто такое, от чего у Франсуа вдруг перехватило дыхание и заколотило в груди.

Медленно, очень медленно, Бьёрн отступил назад. Обхватил девушку за плечи. И едва заметно кивнул. Франсуа кивнул в ответ. Февралит, всё так же обнимая сестру за плечи, повернулся спиной и повлёк её прочь.

Курт слушал, что говорила ему Снежана, и не слышал. Слова, каждое само по себе, были знакомы и понятны. Слова складывались во фразы, и всякая в отдельности была понятна тоже. Но не вместе. Собранные вместе, фразы удирали от Курта, ускользали, отторгались не желающим принимать их сознанием. Он оглядывался, пытаясь уцепиться за что-то понятное, ясное, прочное. Поваленный ствол дерева, на котором сидела Снежана, подшёрсток жухлой травы, красно-бурая палая листва, раздвоенная пряная сосна знакомых очертаний… Вот они, привычные и с детства знакомые кусочки жизни – на прежнем месте.

– Наша планета, наш мир – не Земля, – ровным размеренным голосом проговаривала фразы Снежана. – Слово «Земля» – наверняка безграмотный перевод ваших священников, видать, им так удобнее было перетолковать древний эпос. Наш мир называется Террой, и это не та планета, на которой жили наши предки. Здесь схожие с исконной Землёй сила тяжести и состав атмосферы. Но всё остальное разное. У этой планеты два светила – дальнее, дневной Сол, и ближнее, ночной Нце. Планета вращается вокруг Сола, а Нце вращается вокруг неё. Неужели вас ничему этому не учили?

– В школах октября не учат ереси, – заносчиво ответил Курт. – А то, что ты говоришь – ересь.

– Значит, астрономия – это ересь, – в до сих пор ровном голосе Снежаны появился сарказм. – Фенология, надо понимать, тоже. И времена года, по-твоему, меняются по божьему велению, не так ли?

Курт подтвердил, что именно так.

– Разумеется, как же иначе, – сказала Снежана с издёвкой. – То, что Терра вращается вокруг собственной оси, есть, я догадываюсь, ересь в квадрате. А то, что в отличие от исконной Земли полный оборот совершается не за день, а за год – в кубе. И, разумеется, в ваших школах ничему этому не учат. Так?

Снежана замолчала. Курт, потупившись, молчал тоже. Он не понимал. Не мог, не хотел понять. Он знал арифметику, которую преподавал пастор Клюге, и начальную математику, которой учил проведший в кочевье два года августит со странным именем Профессор. В квадрате означало умножение числа на себя. В кубе – такое же умножение, но проделанное дважды. Однако как можно умножить на себя ересь?..

– Ладно, – сказала Снежана примирительно. – Позволь, я преподам тебе урок. Всего один, по истории. Постарайся дослушать и отнестись непредвзято. Но прежде ответь: какой, по-твоему, сейчас год?

– Почему «по-моему»? – смущённо переспросил Курт. – Год один для всех – две тысячи шестьсот тринадцатый от дня сотворения.

– Да, как же, – язвительно проговорила Снежана. – Со дня сотворения невесть чего. Две тысячи шестьсот тринадцатый год сейчас на исконной Земле, и отсчитывают его вовсе не от сотворения, которого никогда не было, а от рождества человека по имени Иисус Христос, которого некоторые народы почитают сыном божьим.

– Что значит «некоторые народы»? Жители определённых месяцев?