Из меди и перьев - Элииса Страница 100

Она посмотрела своей полуживой жертве в глаза, и сердце ее впервые вздохнуло свободно. Она зверь, просто зверь. Пусто стало, когда она это признала.

– Сир рыцарь, я отпускаю тебя.

Пусто и очень светло.

Она почуяла, как сил стало чуть меньше. Не то что бы она ослабела, не то что бы почувствовала себя желторотым голым птенцом. Просто не было теперь такого тонкого ручейка чужой жизни, который вливался в нее. Она коснулась его руки, а потом отпустила. Отпустила совсем.

На лице рыцаря не дрогнул ни один мускул, а ей вдруг захотелось заплакать.

– И что теперь? – нетерпеливо спросил Микаэль. – Он здоров? Эберт здоров? Так все просто? Ты хочешь сказать, нам не нужно тебя убивать? Не нужно твоих слез с каплей крови, чтоб заставить исполнить желание?

– Моей крови хотел тот, другой, – ответила Кая. – Затем и похитил. Это не больно ему помогло. И да, рыцарь… рыцарь здоров. Прости за страдания, Эберт Гальва.

– Ничего я не чувствую, – сухо ответил рыцарь, оглядываясь кругом. – Только сон. Я очень устал.

– Поспи, Эберт Гальва, – голос сирина был певучим и нежным, но не капельки не колдовским. – Ты проснешься другим человеком. Будешь чувствовать и тепло солнечного луча на щеке, радость от книги, чернильного пятна на руке от письма милой возлюбленной, от пирога на столе. Ровно также, как прежде. Только поспи. Ты проснешься, как ребенок солнечным летним утром. Я это тебе обещаю.

– Нет.

Кая вздрогнула.

Сольвег поднялась, отмахнулась от помощи Микаэля. Кулаки ее были сжаты, а губы сухие, обкусанные – как похожи они с милым рыцарем. Оба, как тени, оба отчаялись.

– Быть не может, – говорила Сольвег голосом тихим и хриплым. – Ты нам лжешь, Кая-Марта. Снова, тебе не впервой. Говоришь, исцелила рыцаря, так просто, одним добрым желанием? Меня дважды чуть не убили из-за тебя, я потеряла…я, – она запнулась. – Ни одна история так не кончается, Кая. Есть еще что-то, я вижу. Ты дрожишь и боишься добавить, иначе была бы уверена, что тебя бы простили. Говори. За еще одну ложь я сама воткну этот нож тебе в горло.

– Он умрет, – так было просто ответить ей правду, раз терять уже нечего – Эберт Гальва умрет, как и должен был, – просто ответила Кая. – Может, неделя, может, еще целых две – ровно столько же, сколько с заклятьем. Сольвег, Ниле… Я вернула рыцарю жизнь. Но не могу возвратить ему то, что уже уничтожила, отобрала и вырвала с корнем. Тоска отпустила его и тень не властна над ним. Он покинет вас в мире, может, даже в покое. Кончина хорошая. Многие бы желали такой.

– Он желал бы жить, – прошипел Микаэль.

– Больше я не в силах помочь. И не знаю, возможно ли это – ни один сирин не отпускал прежде жертву. Ваш рыцарь умрет.

– Я тебя убью, – проговорил потом Микаэль. – Знаешь, в Эльсхане до седьмого колена мстят за друзей. Жаль, не смогу убить тебя столько же раз. Помни – последний вздох рыцаря будет последним вздохом твоим.

Кая-Марта с горечью улыбнулась южанину.

– О, дорогой мой Ниле, убивай. Только встань в эту длинную очередь. Сперва мой хозяин, затем мой любимый, мой старый приятель, мой старый жених и да – вся гвардия покойной Марии-Альберты. Может, тебе повезет. Может, в моем теле останется еще место, в которое нож еще не всадили. Столько внимания сироте из Горных домов. И никому моя гибель не даст ничего.

А утро и вправду было чудесным. Он лежал с открытыми глазами уже с четверть часа и даже не шевелился. Пальцы неловко теребили бахрому на тканном покрывале, которым он укрылся поверх одеяла, хотя было еще благодатное лето. Эберт часто мерз в последние дни. Он не помнил, как оказался в постели. Может, его оттащил Микаэль, может, кто-то из оставшихся слуг. Покрывалом этим его точно кто-то укрыл, кто-то выудил его из сундука, где пылились матушкины вещи, кто-то хотел, чтобы он не замерз. Рыцарь провел пальцами вслепую по вышивке на краю. Там были синие звезды, он помнил. Оно лежало еще давно в их общей комнате с Лансом. Когда оба были детьми. Когда мать приходила еще вечерами, чтобы гладить ладошки и целовать их детские щеки. Все думают, будто забыл, будто он все забыл.

Эберт погладил нитки на синей звезде. «Ехал рыцарь не день и не два, и звезды вели его ночью», – прошептал он, будто пробуя фразу на вкус. Солнечный луч скользнул по его щеке, согрел теплом веко – и рыцарь задохнулся от счастья. Он вздохнул и, казалось, не мог надышаться. Как это он не замечал раньше – отчего так здорово просто дышать, когда летом солнце светит в окно. Он слегка пошевелился, надеясь увидеть на столе колокольчик для слуг. Сколько времени? Восемь? Двенадцать? Три часа по полудни? Он должен перебудить этот дом. Если мертвый воскрес, об этом положено знать. Птица не соврала. Сон совсем покинул его тело и мысли, и он ощутил беспокойство. Что-то было не то, что-то нелепое. Рыцарь замер, растерянно огляделся, почувствовал запах из кухни и почти рассмеялся. Он так давно не чувствовал голода, аппетита, а теперь был готов умять целую тушу.

Рыцарь протянул к колокольчику руку и пальцы вдруг дрогнули. Да, вещая птица не врет, Кая сказала всем правду. Он свободен, он словно дитя в это летнее утро, и он угаснет через пару недель. Сердце пропустило один удар, он посмотрел прямо на яркое солнце, и глаза заслезились.

Рыцарь моргнул, а затем решительно позвонил.

Затем второй раз.

***

Был вовсе не полдень и вовсе не три пополудни, было шесть с лишним утра, а завтрак на кухне готовился только для слуг и уж точно не для господ. Господам на рассвете положено спать, но они сбежались к нему. Все. И Микаэль, и толстая кухарка, и сторож. И даже Кая-Марта робко выглядывала из-за угла. И… Сольвег. Сольвег он сразу заметил. Затем все утонуло в каких-то криках, может даже слезах, он сказал, что хочется есть. Затем кухарка всплеснула руками и вытолкала незамужних женщин из комнаты. Микаэль остался. Долго пытался что-то сказать, а потом почему-то пропел строчку из какой-то кабацкой песни и закружил толстую служанку по комнате.

Эберт хотел рассмеяться, правда хотел. Но вышла только улыбка.

Через четверть часа или чуть позже он, уже одетый, стоял в коридоре. Умытый и в новой свежей рубашке, от которой так приятно пахло стиркой и мылом. Он хотел было пройти в столовую – рыцарь потянул носом, оттуда пахло свежим хлебом и булочками. Его толстая кухарка Малена наверняка хлопочет там, точно наседка. Эберт постоял минуту в раздумьях, а затем пошел дальше, мимо этой залитой солнцем столовой. Ему велели засыпать снова, сил набираться, но он не мог больше видеть постель, одеяло и толстый полог. Все должно быть снова уснули, но дверь в ее комнату отворена. Да, Сольвег с Ниле его гости, он не мог их прогнать, не хотел даже в болезни.

Рука неуверенно поднялась и стукнула пару раз в приоткрытую дверь. Эберт взглянул на отощавшую худую ладонь и коротко охнул. Должно быть, он правда был раньше, точно мертвец.