Всегда возвращаясь домой - Урсула Ле Гуин Страница 109

— А кто же я тогда?

— Этого я не знаю.

Женщина засмеялась, закружилась, закрутилась волчком. И голова у Сахелма тоже пошла кругом. А потом он снова весь очутился в одном месте — почему-то стоял на четвереньках между кустами помидоров. Какая-то женщина стояла с ним рядом и что-то ему говорила. Он сказал:

— Так, значит, ты Уэтт!

— Ты это о чем? — спросила его женщина. — Ты идти-то можешь? Давай-ка уходи поскорей с солнца. Может, ты слишком долго постился? — Она помогла ему подняться, а потом, поддерживая за плечи, отвела в тень, под навес, где были сложены сетки для сушки трав и фруктов — здесь начинались виноградники Педодукса. Она легонько подтолкнула его, чтобы он сел. — Ну что, не лучше тебе? — спросила она. — Я помидоры собирать пошла, вижу, ты там с кем-то разговариваешь; а потом ты упал. С кем это ты там разговаривал, а?

— А ты кого-нибудь видела? — спросил он.

— Не знаю. Кусты такие густые, что мне плохо видно было. Вроде бы там какая-то женщина была.

— А в чем она была, просто в белом платье или из некрашеного полотна?

— Не знаю. Я здешних людей вообще плохо знаю, — сказала женщина. Она была стройная, сильная, молодая, с очень длинными волосами, заплетенными в косы, и в свободной белой рубахе, перепоясанной тканым разноцветным поясом; в руках у нее была корзинка.

— Да, я постился, — сказал Сахелм, — чтобы войти в транс. Наверно, мне надо теперь пойти домой и отдохнуть немного.

— Сперва съешь что-нибудь, — сказала ему молодая женщина. Она отошла в сторонку и сорвала несколько слив и желтых грушевидных помидоров. Она принесла все это Сахелму и проследила, чтобы он поел. Ел он очень медленно.

— Ух, какие сочные, — сказал он.

— Ты очень ослаб, — сказала она. — Тебе нужно поесть как следует, так что съешь все — это плоды твоих садов, поданные тебе чужестранкой. — Когда Сахелм покончил с едой, женщина спросила:

— А в каком доме ты живешь?

— В доме Меж Садов, — ответил он. — А ты живешь в доме Шамши, вон там. Вместе с Камеданом.

— Больше нет, — сказала она. — Ну а теперь давай-ка вставай. Покаже мне, где стоит твой дом, что расположен между садами, и я тебя туда провожу. — Она проводила его к дому, поднялась по лестнице на второй этаж, вошла в ту комнату, где он жил, расстелила ему постель и велела:

— А теперь ложись. — И как только он повернулся, чтобы лечь, она тут же ушла.

Выйдя из дома, женщина увидела какого-то мужчину, который спускался в Телину между Холмами Телори по тропинке вдоль ручья, и шел он с охотничьей стороны, неся на плече убитого оленя. Она поздоровалась с ним.

— Хейя, гость, идущий из Правой Руки, к тебе мое слово и моя благодарность! Здравствуй же, Охотник из Телины!

— Здравствуй, Танцовщица из Ваквахи! — откликнулся он.

Она некоторое время шла с ним рядом.

— Очень красивый он, этот олень из Дома Синей Глины, что отдал себя тебе. Ты своими песнями, должно быть, хорошо убеждать умеешь. Расскажи-ка мне, как у тебя охота прошла.

Модона рассмеялся:

— Я вижу, ты понимаешь, что в охоте главное — рассказать о ней. Ну так вот, поднялся я на Ключ-Гору засветло и заночевал в одной охотничьей хижине, которую хорошо знаю, очень укромное местечко. На следующий день я выследил оленей. Я приметил, какая оле-ниха ходит с двумя самцами, какая — с одним, а какая — с самцом и годовалым теленком. Я видел, где они встречаются и собираются и как ведут себя олени-самцы, когда остаются одни. Я выбрал вот этого остророгого олешка и решил ему спеть и уже начал петь про себя, но в сумерках он сам явился ко мне и умер от моей стрелы. Я спал рядом со смертью, и в утренних сумерках ко мне подошел койот, который тоже пел. Теперь я несу этого мертвого оленя в хейимас; им там нужны оленьи копыта для Танца Воды; а шкура пойдет Дубильщикам, а мясо — старым женщинам из моего дома, чтобы они его навялили впрок; а рога… Может, тебе нужны эти рога для твоего танца?

— Нет, рога мне не нужны. Отдай их своей жене!

— Такого существа на белом свете нет, — заявил Модона.

Запах крови, мяса и шерсти убитого животного был острым и сладким. Голова оленя покачивалась совсем близко от плеча танцовщицы, в такт шагам Модоны, Семена травы и засохшие стебельки прилипли к открытому оленьему глазу. Заметив это, танцовщица мигнула и протерла свои глаза. Потом сказала:

— Откуда ты узнал, что я из Ваквахи?

— Я уже видел, как ты танцуешь.

— Но только не в Телине!

— Может, и не здесь.

— Может, в Чукулмасе?

— Может быть.

Она засмеялась и сказала:

— А может быть, в Кастохе? А может быть, в Ваквахе? А может быть, в Абабабадабане? Ну, так или иначе, а сегодня вечером ты сможешь увидеть, как я буду танцевать в Телине. Какие все-таки странные мужчины у вас здесь!

— Что же они такого сделали, что заставили тебя так думать про них?

— Один из них видит, что я танцую, когда я вовсе не танцую, другой не видит, что я танцую, когда я исполняю танец.

— Что же это за мужчина такой? Камедан?

— Нет, — ответила она. — Камедан живет вон там, — и она показала на дом Шамши, — хотя тот странный мужчина утверждает, что это я живу там. А сам он живет вон там, — и она показала вдоль руки города в сторону дома Меж Садов, — и у него бывают странные видения среди помидорных кустов.

Модона промолчал. Он все продолжал искоса посматривать на нее поверх мертвого оленя, стараясь не поворачивать при этом головы в ее сторону. Они подошли к огородам, и Изитут остановилась со словами:

— Я пришла сюда, чтобы нарвать помидоров для нашей труппы.

— Если твоим актерам еще и мясо понадобится, то пожалуйста, вот оно. Вы здесь, наверно, несколько дней пробудете? Тушу сперва ведь непременно нужно подвесить.

— Но ведь это мясо нужно старым женщинам из твоего дома, они собирались вялить его.

— Я дам им, сколько нужно.

— Вот настоящий охотник! Всегда все раздает! — сказала танцовщица, смеясь и показывая свои зубки. — Мы пробудем здесь по крайней мере четыре или пять дней.

— Если вам нужно мясо на все это время, я могу подстрелить еще олененка на жарево. Сколько вас всего?

— Девять и еще я, — сказала Изитут. — Этого оленя вполне достаточно; мы и так будем переполнены мясом и преисполнены благодарности. Скажи, что нам сыграть на пиру, который ты для нас устроил?

— Сыграйте «Тоббе», если можно, — сказал Модона.

— Мы сыграем «Тоббе» на четвертый день. Она рвала помидоры, желтые грушевидные и маленькие красные, и складывала в корзинку. День был жаркий и солнечный, наполненный разнообразными ароматами, цикады пронзительно орали вокруг, не умолкая ни на минуту. Мухи слетались на кровь, застывшую на шкуре мертвого оленя.