Театральная сказка - Игорь Малышев Страница 11

– Да. И говорил еле слышно, будто стоял метров за сто от нас.

Режиссёр перевёл взгляд на Мыша.

– Да, – поддержал девочку тот. – Именно так всё и было.

Альберт покачал головой.

– Я ничего такого не видел. Гном всё время был на сцене рядом с вами.

– Но он уходил за декорации!

– Я был рядом, за кулисами, наблюдал и ничего такого не видел.

– Он исчез, убежал… – стоял на своём Мыш. – И кричал, как будто издалека…

– Ты нас за идиотов держишь, Альберт? – закипая, спросила Ветка. – Или мы, по-твоему, врём?

– Спокойней, друзья мои, спокойней. Я говорю только о том, что видел собственными глазами, не более.

– Ещё птица на сцену вылетала! Трясогузка… Как раз когда Гном ушёл.

– Я не заметил никакой трясогузки. Да и зрители тоже. Уверен, вылети на сцену птица, в зале стоял бы такой гомон, что вы бы себя не услышали.

– Но она порхала и чирикала!

Режиссёр покачал головой.

– Простите, но ни я, ни зрители не видели ничего подобного. Ни птички, ни кошки, ни рыбки. Никакой живности.

– Это да, – согласился Мыш, признавая бесплодность беседы. – Сегодня на сцене было мало живого.

На следующем спектакле история с уходом Гнома повторилась. Он опять убежал за декорации и загадывал загадки оттуда, словно бы уходя всё дальше и дальше. Хохотал и просил подойти поближе. Обратно пришёл с сухим репейником на коленке.

И на следующем представлении было то же самое. И на следующем…

Народу раз от разу ходило всё меньше. Во время пятого спектакля зал почти пустовал.

Мыш

(колыбельное стихотворение, написанное во время бессонницы)

Была б моя воля,Поселил бы в пианино мышь.Спит – молчит,Бегает – звучит. Каждый шаг – звук.Три – аккорд.Прыгаешь, машешь хвостом,Минор, мажор. Задел струну усом,Не слышит никто.Но звук есть.Здесь, вот. «Жила одна мышь в пианино…»Прекрасное начало для сказки.Ждём продолженияИ закрываем глазки. За сценой

В ночь перед седьмым спектаклем дети долго сидели на подоконнике, смотрели в окно.

Альберт ушёл в самом мрачном настроении, еле волоча ноги от усталости и коньяка.

– Понимаете, на каждом спектакле, – говорил он, сидя перед тем за пианино и сбивчиво наигрывая джазовую импровизацию, – актёр должен что-то отдать зрителю.

Его глаза печального мопса блуждали по клавиатуре, плечи обвисли, как ветки дерева после дождя.

– Что отдать? – спросил Мыш.

– В этом-то и соль, – Альберт медленно и нетрезво покачивал головой в такт музыке. – Отдать нужно то, чего у вас раньше не было. Вы должны найти нечто во время спектакля и подарить людям в зале.

– Боюсь, я плохо понял.

– …И когда вы с Веткой научитесь этому, – продолжал Альберт, – сразу исчезнет всё, что вам мешает.

Он по очереди оглянулся на Мыша и Ветку.

– Дорогие мои, я очень на вас надеюсь.

Тяжело поднялся из-за инструмента.

– Пойду. Ещё и мама разболелась… Она, кстати, много лет играла Гретель в нашем театре, – сказал, ощупывая карманы. – Надо будет в круглосуточную аптеку зайти.

– Тебя полиция не «примет» в таком состоянии? – спросила Ветка.

– А какое у меня состояние? Нормальное, я считаю. Ну а примет, значит, примет, – равнодушно ответил режиссёр, задев плечом дверной косяк. – Спокойной ночи, дети. Не провожайте, я сам закрою.

В наледи на оконных стёклах играли золотые мотыльки. Москва-река походила на поток чёрных муравьёв.

– На прошлый спектакль было продано пять билетов, – сказал Мыш.

– Один зритель ушёл в антракте, – добавила девочка. – Считай, для себя играли.

– На Альберта больно смотреть.

– На него больно, на нас жалко.

– Пора перестать врать себе, – резко бросил Мыш. – Мы никчёмные актёры, и в этом всё дело. Да и спектакль нелепый. Я сразу сказал, что «Ганц и Гретель» – бредовая идея.

– Понятно, что спектакль детский, понятно, что незамысловатый, но играли же его как-то двести лет. И ведь наверняка не для пяти зрителей!

– Притом что один уходит в антракте…

– Да ещё и Гном с этими его идиотскими розыгрышами… Нет, ну как ему не надоест ерундой заниматься? Взрослый же человек. Шутка, повторенная сто раз, смешнее со временем не становится.

По улице с шумом и гулом, расталкивая полумрак мигающим маячком, двигалась уборочная машина. Тени от маячка заметались по детским лицам.

Ветка положила подбородок на колени.

– Как хочешь, но нам надо узнать, куда уходит Гном и зачем зовёт нас за собой, – сказала она.

– Но это же не по пьесе! Да и не хочу я вестись на его дешёвые разводки.

– Разводки не разводки, плевать. Надо попробовать пойти.

Мыш долго молчал, хмурился, пожимал плечами, ведя какой-то внутренний диалог с самим собой.

– Да, наверное, ты права, – наконец неохотно признал он. – Будь что будет. Пойдём за ним. Кстати, ты чувствуешь, какие странные запахи слышатся, когда Гном уходит за сцену?

– Конечно. Женское обоняние вообще острее мужского. Травой пахнет, костром, озером. А может, рекой. Ещё грибами: сыроежками, опятами…

Она тронула шрам на щеке, похожий на звёздочку или снежинку.

…

Когда Гном задал третью, последнюю загадку, Мыш сжал Веткину руку, и они вместе зашагали вперёд, через бутафорскую траву, под ветви искусственных ив, колышущихся под налетевшим неизвестно откуда ветром. Ветви прошлись по лицам, будто ощупали. Темнота надвинулась, упала в глаза, обняла и скрыла от зала.

Дети продолжали двигаться. Во тьме проявилась искра света – далёкий костёр. Мрак поредел, проступили стволы деревьев, зубчатые контуры трав, кривые лапы валежника. Ветка зацепилась за что-то, должно быть, за сухой сук, и едва не упала. Мыш удержал её.

У костра стоял Гном, увидев детей, он радушно раскинул им навстречу руки.

– Ну, вот и вы! С прибытием!

– Что это? Где мы, Гном? – спросил Мыш, чувствуя, как намокает от росы его одежда, понимая, что трава, по которой он шёл, – самая настоящая лесная осока, а впившийся в ухо комар и вправду пьёт его кровь.