Привкус магии - Юлия Сергачева Страница 11

Я не понимал, как она это делает. Всего лишь пятна краски или карандашные штрихи…

У нее была картина, целиком выполненная только оттенками зеленого, – «Изумрудная змея в малахитовой пещере». Я мог рассматривать ее часами, если бы, конечно, сама художница не составляла успешную и, несомненно, более активную конкуренцию своим работам. Иногда, выуживая откуда-нибудь из-под топчана смятый лист, наскоро исчерканный пером, я задумчиво осведомлялся в пространство:

– А отчего ты все-таки не желаешь поступать в Художественный?

Ленка неопределенно хмыкала:

– Мой учитель рисования говорил, что я плохо работаю с цветом, искажаю перспективу и не умею верно передать настроение.

– Кретин твой учитель, – немедленно констатировал я.

– Он утверждал, что если что и спасет мои творения – так это толика настоящей магии…

– Втройне дурак твой учитель. Бездарность не спасет никакая магия, а настоящим вещам волшебство только помешает…

Ленка задумчиво улыбалась.

Мы бродили по окрестностям, не встречаясь ни с друзьями, ни со знакомыми. И в этом тоже была особая магия: беречь одиночество там, где полно людей. Чаще всего мы ходили на пристань или к Мемориалу.

– Тебе не страшно здесь? – спрашивал я, кутая озябшую девчонку в свою куртку. Она отрицательно качала головой, во все глаза уставившись на безликие, вытянутые тени, скользящие вдоль периметра Мемориала.

– Тут здорово… Кажется, что здесь время застыло. И что силы здесь так много, что можно ею заразиться.

– Не надо такой заразы, – серьезно возражал я, потому что шкурой чувствовал, как жадно дышат отравой проклятые Стражи.

Хотя да, она была права. Время тогда и впрямь застывало. Особенно когда в промозглом сумраке чувствуешь лишь горячие, терпкие губы.

По вздыбленным камням Мемориала двигались страшные, размытые силуэты, опаляя жуткими, равнодушными взглядами. А луна над дальней, прихотливо изломанной горной грядой казалась прозрачной и льдистой.

– А кто они?

– Ты о ком? – Оторваться от нее было не так уж легко, но Ленка вертелась, заглядывая мне через плечо и широко распахивая зачарованные глаза. – А, эти… это Стражи.

– Я знаю, что Стражи. – Она обидчиво куснула меня за ухо, пощекотав теплым дыханием. – А откуда они появились?

– Ну ты даешь! – Я все-таки отвлекся. – Это же дети знают. Давным-давно схватились не на жизнь, а на смерть два могущественных мага. Видишь, аж камни спеклись… Как там в источнике? Мм… «земля кипела под ногами, небо плакало…». Потом победил Черный, стал основателем учения…

– А мне рассказывали, что победил Белый, – вставила ехидно Ленка.

– Это смотря кто рассказывает. В общем, Стражи остались с тех пор. Стеречь Мемориал… Одни говорят, что это души тех, кто уклонился от сражения, когда сторонники проигравшего мага сошлись с победителями…

– Бедняги…

Она явно расстроилась.

– Академик Берзонь считает, что никакие это не Стражи, а остаточные сущности, рожденные битвой, когда искажалась сама реальность. Своего рода стихия, или флюктуация… Флюктуацию тебе не жаль?

Попытка блеснуть эрудицией и отвлечь ее пропала втуне. Задумчивая Ленка меня не слышала.

– Вот так совершишь ошибку – и будешь до конца дней слоняться в темноте, – тихо сказала она наконец.

И на Мемориал мы ходить перестали. Оно и к лучшему. Все же Стражи жуть нагоняют.

Осень сменила зима, а затем весна. В мае Ленка казалась натянутой как струна. Близились вступительные экзамены, и она заметно нервничала.

Мы случайно встретились в Академии, когда я в поисках знакомого спустился на этаж абитуриентов. Она обрадовалась, а меня будто иглой кольнуло дурное предчувствие.

Вообще-то при столичной Академии нет никаких подготовительных курсов. Это бессмысленно. Либо у тебя есть дар, либо нет. А на придуманные курсы берут всех подряд, лишь бы оплачивали счета.

Наверное, мне просто следовало подождать, пока Ленку срежут на первом же круге. Но она, чтобы оплатить экзамены на этих своих курсах, собиралась продать «Зеленого грифона», одно из немногих полотен, которым она дорожила. Да и мне ехидный грифон очень нравился.

…Она не расстроилась, а разозлилась.

– Откуда тебе знать? Ты что, маг?

– В общем… да, маг. Лен, ты бы почувствовала это еще при нашей первой встрече, если бы обладала силой.

– А может… а может, ты сейчас врешь, как соврал, что ты математик?

Она поверила мне. Не хотела признавать, но верила, потому что уже давно где-то в глубине души знала правду. И смертельно боялась ее. А я извлек это все наружу. Ударил так, как не позволено близкому человеку.

– …Они говорили, что в моих работах есть сила, – прошептала Ленка. – Я думала, что… – Она вдруг подняла на меня злые, сверкающие от непролитых слез глаза. – И ты знал? Все это время знал и ничего мне не сказал? Посмеивался втихомолку: вот, мол, дура… Как и все они, да?

– Ленка… – я оторопел от неожиданности, – что ты…

– Уйди, слышишь? Видеть тебя не хочу! Тебя и всех этих надутых и высокомерных…

Бессмысленно было оправдываться и протестовать. Она была так взвинчена, что пропускала любые слова мимо ушей. Она только что лишилась всего, чем жила последние годы, и что ей были пустые уговоры?

– Я все равно докажу! – бросила она яростно.

Вскочила и унеслась. И больше не звонила и не отвечала на звонки. От тетки я узнал, что она уехала в другой город. Тетка смотрела на меня неприязненно и отвечала нехотя.

А если бы я смог объяснить Ленке, что сила, которую почувствовали в ее картинах зрители, действительно была? И сила эта велика и равноценна любой магии. Да и истоки ее там же.

Это что-нибудь изменило бы?

Никош перелистывал свой ежедневник из хорошей кожи и с золотым тиснением, но потрепанный и разлохмаченный от бесчисленных вкладышей.

– Как раз укладываемся, – с энтузиазмом заключил он. – Сегодня еще объект…

– Так, мелочевка, – лениво вставил Нота, наблюдая, как в клетке мечется очередная тварь. Он даже не морщился, когда она билась о прозрачную стенку и оказывалась от его лица буквально в полуметре.

– …А завтра поутру повернем к Бурой Башне…

– Вот это действительно интересно, – степенно кивнул Нота, протирая лохматой полой дохи очки. Отсутствие стекляшек на носу отнюдь не смягчило его сухое, брюзгливое лицо.

– Завтра я беру выходной, – твердо заявил я.

Никош поднял на меня недоверчивый и больной взгляд. Выглядел он в последние дни истерзанным, как его ежедневник. Осунулся, сбросил килограммов десять и приобрел привычку вздрагивать от резких звуков. Сейчас он смотрел на меня так, будто я своим внезапным капризом отдалил его освобождение от мучительных обязанностей лет на тысячу.