Путешествие в ЭДЕМ. Исторический триллер - Пётр Лонгин Страница 11

Твоя гроза меня у-м-чала

И опр-рокинула меня.

И надо мною тихо встала

Синь умир-рающего дня.

Я на земле грозою смятый

И опр-рокинутый лежу.

И слышу дальние раскаты,

И вижу р-радуги межу.

Взойду по ней, по семицветной

И незапятнанной стезе —

С улыбкой тихой и приветной

Смотреть в глаза твоей манде…

Вань, правда, красиво? — с восторженной улыбкой обратился матрос Поршман к своему новому сухопутному другу.

Иван сидел на полу, изумлённо обводя взглядом стены и потолок…

— Ой, хто ето? Гля-гля: в воздусях воспаряеть, — ткнул Иван во что-то пальцем у себя под самым носом, — Ой, товариш-ши, чудо-то како! Ой… Ноженьки от землицы отрываются…

Иван испугался и резко вскочил; и его — со спущенными по самые обмотки штанами — круто повело в сторону. Пытаясь удержаться, Иван схватился за дверцу шкафа; дверца открылась, балетные пачки вывалились на пол… Иван с удивлением уставился на странные воздушные одеяния, развешанные в раскрытом шкафу.

За спиной Ивана возник Поршман. Он протянув руку, взял одно из платьев Кшесинской и с размаху надел его прямо на Ивана. Иван с трудом успел освободить себе руки.

С потолка грянуло адажио из «Лебединого озера» Петра Ильича Чайковского. Поршман, приосанившись, тут же повёл мужскую партию, Иван (а что делать?) — женскую…Со спущенными штанами и на пуантах армейских ботинок с обмотками, между прочим…

Танцевали сперва в комнатах, затем незаметно переместились на лестницы дворца Кшесинской. Выглянули и на «ленинский балкончик», с которого Поршман, сильно раскрутившись, вдруг швырнул Ивана вон…

И Иван, вращаясь в виртуозном фуэте, полетел на фоне звездного неба, мимо шпиля Адмиралтейства — за пределы Петрограда…

Медный Всадник рукой приветливо помахал ему вслед.

Конь под Медным Всадником рвется ввысь, сучит и перебирает передними копытами, напряженно приседает, пытаясь оторвать задние ноги от каменного подножия. Змей под его копытами, шипя и извиваясь, тоже рвется на волю… Ночная чухонская земля начинает проплывать у Ивана далеко под ногами.

Леса, луга, ручьи, реки, болота, валуны, скалы… Ровная гладь озера, освещенная полной луной.

Неожиданно налетел вихрь… Небо резко потемнело. В беспроглядном мраке вьется снежная метель. Тревожная музыка звучит в ушах у Ивана…

Сквозь снежные вихри становится различим ночной хвойный лес, покрытые снегом валуны и скалы, гладь закованной в лед реки. По равнине едет кибитка, запряжённая тройкой лошадей. Лошади стали. Извозчик привстаёт на облучке, пытается сквозь вьюгу разглядеть силуэт, неясно различимый в поле.

Полузасыпанное снегом, распростертое на сугробе тело в тулупе и лаптях… Рука, торчащая из сугроба, крепко сжимает початый штоф…

Вот так, неприкаянной, как ноябрь, весной года 1725 от Рождества Христова, под завывания февральской вьюги, сменившей у полуночи апрельский ливень, и приснился рабу Божьему Ивану тяжелый и смутный сон…

Во сне увидел Ванюша большой, торжественно убранный зал. В зале том воздух мутен, как топленый воск. Шитые золотом державные орлы запрокинули царственные головы на тяжелых бархатных хоругвях. Сквозь свечное мутное курево мерцает злато-белый горделиво вознесшийся свод…

Иван в форме рядового Преображенского полка, времен царствования Петра Великого, уверенно движется по залу. На месте синяка под левым глазом у Ивана — еройская черная повязка.

Меж двумя неподвижными фигурами преображенцев белеет чье-то восковое лицо, меченное задранными вверх черными ниточками усов…

— Се Антихрист-батюшка! — узнал Иван своего знакомого Императора, — Доцарствовался, значится, кот казанский! Это что же таперича с Росеей-то будет?..

Иван-преображенец вдруг по-гвардейски выпрямляется, кричит громоподобное «Виват!», и церемониальным маршем направляется ко гробу императора. Ему наперерез выскакивает некто Хромой Мусью маленького роста, подпрыгивающий на тонких ножках, со шпагой на богатой перевязи, в огромном черном парике.

Откуда ни возьмись, Хромой Мусью, как мухомор, перед ним вырос — весь в бантах и рюшках!.. Трётся Мусью вокруг Ивана, трясет своей немецкой головой в паричке и говорит ему такея слова…

— Бон суаг — пг-имите соболезнование! Потегя невосполнимая, но не извольте убиваться досмегти… А позвольте-ка лучше, шегг ами, по добгому месопотамскому обычаю, живьем вас в землю захогонить, ядышком с госудагем импегатогом-батюшкой, — дабы ему на том свете сомнений по воинской части не пгедвиделось, а вам, батенька, чтобы гъяжданским сиготой по юдоли слез, за гади Хъиста, не мыкаться…

Ванюшка только рот успел разинуть, а на него уже сам светлейший Александр Данилович Меншиков прёт!

— Поди, служивый — говорит Светлейший, — к полковому казначею, получи у него отпускную и, что за службу полагается. Пусть, такоже, он тебе новую амуницию выдаст; скажи — светлейший велел. Он знает. И сапоги чтобы новые дал. Приди и мне доложи… В тайную небесную канцелярию направляешься по высочайшему именному повелению, а не вымя у козла искать!..

Зайдешь к каптенармусу, он тебе чарочку отпустит, дабы тебе не заробеть, когда мы приуготовимся из пушки тобой стрЕльнуть… Но, не боле! — Пред Господом предстанешь, а не пред лошадиным задом… Так чтоб лыко — вязал!

Сумление взяло Ивана, услышавшего сии Светлейшего речи…

— Ваше сиятельство! Я со всей, то есть, готовностью — во славу короны российской… Однако, распорядитесь, Христом Богом прошу, надежного пыжа в орудие вставить! — предложил Светлейшему Иван…

— Это еще какого-такого «пыжа»? — насупился Меншиков, преърительно раздувая ноздри.

— Дык ведь… ваше сиятельство! — заробел вдруг Иван, — Я, конечно, со всей готовностью, ежели приказ дан… Однако, что, ежели при выстреле, то есть! Пятки огнем опалит?!.. Да и казенных сапог жалко…

— Ты же у нас, дура, ногами вперед лететь будешь! — сопя и наливаясь кровью, с расстановкой изрёк Светлейший, — Как же ты, дура, умудришься себе пятки огнем опалить?!

— Виноват, ваше сиятельство! — совсем ретировался и поник бедный Иван, — А это правда, что дура…

Упал тут Иван на четвереньки, да на лаковый паркет, и по-пластунски, да в штаб полка пополз… А кругом него сплошь парчево-бархатные кафтаны колышутся — в кружевах и в золоте. Обомлел Иван, паркета под собой не чует!

Мать честная! Сплошные козыри в колоде: енарал — на обмарале, обмарал — на хермалшаре, хермалшар — на дуплемате иноземном…

Одни, попонятливее, говорят: надрался гвардейчик — царёв любимец! Вишь, как простой народ за государя убивается!

Другие, видать, сами надрамшись, видать, за кота дворецкого Ванюшку принимают — палочками ему вокруг носа вертют и, как-бы с котом, с ним заигрывают: «кис-кисэ?» Ползет Иван промеж атласных штанов на вольный свет, ан света все нету, да нету…

Конец ознакомительного фрагмента