Всегда возвращаясь домой - Урсула Ле Гуин Страница 114

Первая жена моего мужа, Ретфорок Сьясип Беле, сперва побаивалась меня, ну и ревновала, конечно, но только потому, что ей объяснили: я животное, опасное и лишенное разума, вроде дикой собаки. Больше всего она боялась, что я причиню зло ее детям. Она вовсе не была такой уж глупой, всего лишь чрезвычайно невежественной. Она никогда нигде не бывала, знала только женскую половину в двух домах Саи — у отца и у мужа — и рожала детей через лето с тех пор, как ей исполнилось семнадцать. Когда она обнаружила, что я не кусаюсь, не ем детей и даже умею говорить на ее родном языке, то стала меня привечать и следила, чтобы к нам обеим, ко мне и Эзирью, все остальные женщины в доме относились хорошо. Она была разговорчивой смешливой женщиной, не слишком склонной к раздумьям, но восприимчивой и живой. Она сообщила мне, что рада моему появлению, ибо теперь Дайяту есть с кем заниматься любовью, потому что она устала от его постоянных требований, да и во время беременности и кормления ребенка любовные игры были ей неприятны. Однако она предупредила меня:

— Когда я захочу родить следующего, тебе придется отослать Дайята в мою спальню, по крайней мере на одну ночь!

— Еще одного ребенка! — воскликнула я, не веря собственным ушам.

— Эти-то все девочки, только один мальчик, — пояснила она.

— Ну и что? — удивилась я. — А ты не хотела бы забеременеть от человека, который тебе действительно нравится? — Эти мои слова повергли ее в недоумение, и она долго и непонимающе смотрела на меня, а потом рассмеялась и сказала:

— Айяту, да ты, оказывается, действительно дрянь! А кроме того, если уж честно, в этом доме мне ни один мужчина не нравится. По-моему, из здешних мужчин мы с тобой получили лучшего. — Я с ней согласилась. Наш муж и правда грубостью отнюдь не отличался; напротив, он был весьма добродушен и довольно привлекателен внешне.

— Но только не вздумай даже намекать ему, что ты можешь хотя бы просто думать о каких-то других мужчинах, — предупредила она меня. — Он на этот счет очень чувствительный. — И она поведала мне, что женщина, изменившая мужу с другим мужчиной, непременно будет убита семьей мужа. Я в это не поверила. Конечно, люди убивают друг друга из ревности или от гнева, а порой и в пылу страсти, это я знала, но Сьясип имела в виду нечто иное. Она сказала:

— Нет-нет, если ты это сделаешь, тебя непременно убьют на глазах у всех, чтобы смыть позор с Дома. Ты теперь принадлежишь Дайяту, разве ты этого не понимаешь? Ты принадлежишь ему, и я принадлежу ему — таков порядок вещей.

Я вспомнила, как мой отец говорил на площади Синшана: «Но она же принадлежит мне!» Теперь у меня открылись оба глаза, и я поняла весь смысл его слов.

Ранней весной мой муж сказал:

— Айяту, с запада получены хорошие вести: Тертер Абхао одержал победу и возвращается со своей армией в Саи.

— Мой отец мертв, — тупо сказала я.

Ретфорок Дайят только рассмеялся в ответ и сказал:

— Да он сейчас здесь, во Дворце!

Но и этому я не поверила, пока не увидела отца собственными глазами, когда он пришел в Дом Ретфороков повидаться со мной. Он очень исхудал и выглядел страшно усталым, но был вполне жив, а вовсе не лежал со сломанной спиной, ничком, в узком ущелье, в диком краю. И все же, когда я увидела его перед собой живым, я как бы одновременно увидела его и там — словно совместились изображения на стеклянных пластинках.

Мы разговаривали с удовольствием и были очень нежны друг с другом. Отец сказал:

— Я рад, что ты вышла замуж, Айяту. Как тебе живется здесь, в этом доме? Неплохо?

— Да, все хорошо, и Дайят добр ко мне, — ответила я. — А нельзя ли мне съездить домой, в Долину?

Он посмотрел на меня, отвернулся и покачал головой.

— Если бы ты смог проводить меня хотя бы до Южного Города, то оттуда я сумела бы добраться и одна. Я весь тот путь очень хорошо помню и знаю все его приметы, — сказала я.

Он размышлял несколько секунд, а потом сказал:

— Послушай, Айяту, поскольку ты сама выбрала жизнь здесь, то теперь твое решение переменить нельзя. Если ты сбежишь от мужа, то обречешь меня на вечный позор и презрение. Теперь ты принадлежишь Дому Ретфороков. Вот и оставайся лучше с ними. Здесь ты достаточно далеко от нашей семьи, а у нас сейчас дела далеко не блестящи. Постарайся как-то прижиться здесь и выброси из головы мысли о Долине!

— У меня в голове вполне хватает места всему, — возразила я. — В ней умещается и Долина, и ваша Столица, и я до сих пор не знаю, сколько еще туда может влезть. Но один лишь ты можешь вашу Столицу сделать для меня родным домом.

— Нет, — сказал он, — по-моему, это сделать можешь только ты сама.

Это было справедливо. И я продолжала жить в качестве «жены-куколки» у Дайята. Вскоре я узнала, что осторожные слова моего отца при нашем свидании — правда: он уже был в немилости и любой позорный проступок способен был бросить на него такую тень, что в дальнейшем это могло стать опасным для его жизни. Единственное, что я могла для него сделать, — это вести себя тихо и терпеливо, поскольку Великий Кондор и его советники хотели обвинить отца в том, что война в Стране Шести Рек проиграна.

Мои слова о том, что немилость правителя может повлечь за собой опасность для жизни человека, звучат, разумеется, странно; позор и стыд уже сами по себе достаточно плохи у нас в Долине, но здесь, где даже родственные отношения напоминают сражение, они были просто смертоносны. Наказание в таких случаях следовало жестокое. Я уже говорила, что онтик могли ослепить за то, что она осмелилась читать или писать; женщину за прелюбодеяние могли убить; я сама, правда, этого не видела, но каждый день собственными ушами слышала о разных жестокостях, когда до полусмерти избивали детей или рабов, сажали под замок непокорных онтик или тьонов, а потом — и я об этом еще расскажу — стало куда хуже. Даже просто жить стало страшно в условиях вечно ведущейся с кем-то войны.

Дайяо, похоже, никогда ничего не обсуждали все вместе, не устраивали жарких споров, не порицали и не хвалили друг друга прилюдно, намереваясь осуществить тот или иной план. Все делалось согласно раз и навсегда установленному закону, или же поступал приказ от Великого, и если что-то получалось не так, то вроде бы оказывалось, что не приказ тому виною, а только те, кто этот приказ исполнял. Ну а вина обычно влекла за собой и наказание. Я каждый день училась быть все более и более осторожной. Училась вне зависимости от того, хотела я этого или нет. Училась быть воином. Там, где жизнь превращена в постоянное сражение, человеку ничего другого не остается — только драться.

Ретфороки от немилости Великого не страдали; напротив, они стали чуть ли не фаворитами Великого Кондора. Глава нашего семейства, Ретфорок Ареман, и его младший брат, мой муж Дайят, часто ходили во Дворец. Мой муж, который любил поговорить не меньше, чем заниматься любовью, рассказывал мне обо всем, что он там делал, видел и слышал. Мне нравилось его слушать, это было действительно интересно, хотя порою и казалось весьма странным, а то и страшным, словно история о привидениях. Он рассказывал мне, что случилось с сыном Великого Кондора: когда тот попытался бежать из своей тюрьмы во Дворце, где так долго томился, его предали те, кто, казалось бы, обещал служить ему верой и правдой; его поймали и в наказание за неповиновение Закону Единственного он был убит. То, как именно он был убит, Дайят рассказывал особенно подробно. Ни один смертный не смеет поднять руку на Сына Великого, так что его связали и стали пропускать сквозь него ток высокого напряжения, пока не остановилось сердце; таким образом, считалось, что убило его электричество, что, опять же, полностью соответствовало Закону Единственного. Все его жены, содержанки, дети и рабы были также убиты. Я спросила: