Сердца в Атлантиде - Стивен Кинг Страница 117

Я разорвал шпагат, содрал клейкую ленту, развернул бумагу ив конце концов извлек на свет белую картонную коробочку. Внутри был подарок,обернутый красной глянцевой бумагой и перевязанный белой атласной лентой. А ещеквадратный белый конверт с моим именем, написанным ее таким знакомым почерком.Я вскрыл конверт и вытащил роскошную поздравительную складную открытку — тому,кто тебе дорог, стараешься послать самое лучшее и все такое. Фольга, снежинки,ангелы из фольги трубили в трубы из фольги. Когда я развернул открытку, на ееподарок мне упала газетная вырезка. Из “Джорнэл”, харвичской газеты. Поверхнему полю над заголовком Кэрол написала: “На этот раз я добилась своего —Пурпурное Сердце! Не беспокойся, пять швов в травмпункте, и я вернулась домой кужину”.

Заголовок гласил: “б ПОСТРАДАВШИХ, 14 АРЕСТОВАННЫХ, КОГДАДЕМОНСТРАЦИЯ ПРОТЕСТА ПРОТИВ ПРИЗЫВА ПЕРЕШЛА В ДРАКУ”. Фотография резкоконтрастировала со снимком в “Дерри ньюс”, на котором все, даже полицейские истроительные рабочие, затеявшие свой импровизированный контрпротест, выгляделипочти благодушными. В харвичском “Джорнэле” все выглядели обозленными,ошарашенными — на две тысячи световых лет от благодушия. Крутые типы статуировкой на бицепсах и жутко искаженными лицами, длинноволосые ребята,смотрящие на них с яростным вызовом. Один из этих протягивал руки к регочущимверзилам, будто говоря: “Ну, давайте же! Разорвать меня хотите?” А между этимидвумя группами — полицейские, настороженные, полные напряжения.

Слева (Кэрол указала это место стрелочкой, будто я мог егоне заметить!) была ЗНАКОМАЯ куртка с “ХАРВИЧСКАЯ ГОРОДСКАЯ ШКОЛА” на спине.Снова ее лицо было повернуто от камеры, а не к ней. Я различил стекающую по щекекровь куда яснее, чем мне хотелось бы. Она могла рисовать сколько угодношутливых стрелочек и писать сверху сколько угодно бодрых пояснений, меня это неразвеселило. На ее лице была полоса не шоколадного соуса. Полицейский ухватилее за локоть. Девушка на этом новом снимке словно бы не принимала к сердцу ниэтот факт, ни кровь из раны на виске (если в тот момент она вообще осознавала,что ранена). Девушка на новом снимке улыбалась. В одной руке она держала плакатс призывом “ОСТАНОВИТЕ УБИЙСТВА!”. Другая рука была протянута к камере —указательный и средний пальцы растопырены в V. V — знак Победы, подумал ятогда. Но, конечно, значил он уже другое. К 1969 году это V было так женеотъемлемо от воробьиного следка, как ветчина от яичницы.

Я прочел заметку, но в ней не было ничего особо интересного.Протест.., контрпротест.., две-три потасовки.., вмешательство полиции. Тонзаметки был и высокопарным, и брезгливым, и похлопывающим по плечуодновременно; мне вспомнилось, как Эберсоул и Гарретсен смотрели на нас в тотвечер. “Вы меня разочаровали, ребята”. Все, кроме трех из арестованныхучастников протеста, были позднее отпущены в тот же день, и ни одна фамилияназвана не была, из чего следовало, что все они были моложе двадцати одногогода.

Кровь у нее на лице. И все-таки она улыбалась..,торжествующе улыбалась. Тут я осознал, что Фил Оке все еще поет — я убил людеймиллионов пять, теперь в бой меня они гонят опять, — и по спине у меня побежалимурашки.

Я раскрыл открытку. Штампованные зарифмованные сантиметры —они фактически всегда одинаковы, верно? Веселого Рождества, от души надеюсь,что ты не скапутишься в Новом году. Я толком их и не прочел. Напротив стишковна чистой стороне она написала мне — так много, что места еле хватило:

Дорогой Шестой Номер!

Просто хочу пожелать тебе веселого-веселого Рождества исообщить, что у меня все в порядке. Я нигде не учусь, хотя сблизилась ское-какими учащимися (см, вложенную вырезку и думаю, что в конце концоввозобновлю занятия, может быть, осенью следующего года. С мамой не очень, ноона старается, а мой брат более или менее пришел в норму. И Рионда помогает.Пару раз я виделась с баллом, но это уже не то. Как-то вечером он зашелпосмотреть телевизор, и мы были как чужие.., а может быть, на самом деле я хочусказать, что мы были как старые знакомые в поездах, идущих в разныхнаправлениях.

Мне тебя не хватает, Пит. Думаю, что и наши поезда идут вразные направлениях, но я никогда не забуду времени, которое мы провели вместе.Оно было чудесным и самым лучшим (особенно последний вечер). Можешь написатьмне, если хочешь, но я бы предпочла, чтобы ты не писал. Это может оказаться несамым лучшим для нас обоих. Из этого не следует, что мне безразлично или что язабила, в как раз наоборот.

Помнишь вечер, когда я показала тебе ту фотографию ирассказала, как меня избили? Как мой друг Бобби выручил меня? У него в то летобыла книга. Емy ее подарил жилец с верхнего этажа, Бобби говорил, что это самаялучшая книга, какую он только читал. Конечно, не так уж много это значит, когдатебе одиннадцать. Но в старшем классе я наткнулась на нее в школьной библиотекеи прочла — просто чтобы составить собственное мнение. Не самая лучшая, какие ячитала, но вполне и вполне. Я подумала, что тебе она может понравиться. Онабыла написана двенадцать лет назад, но все равно мне кажется, что это проВьетнам. А если нет, то в ней полно информации.

Я люблю тебя, Пит. Веселого Рождества!

Кэрол

Р.S. Брось ты эту дурацкую карточную игру.

Я прочел и перечел это письмо, потом бережно сложил заметкуи положил внутрь открытки, а мои руки все еще дрожали. Думаю, где-то у меня ещехранится эта открытка.., как, я уверен, где-то “Красная Кэрол” Гербер все ещехранит маленький снимок своих друзей детства. То есть если она жива. Бытьуверенным в этом никак нельзя: очень многих из ее последних известных друзейуже давно нет в живых.

Я развернул подарок. Внутри — резко контрастируя с наряднойрождественской бумагой и белой атласной лентой — был экземпляр “Повелителя мух”Уильяма Голдинга в бумажной обложке. В школе я пропустил эту книгу, отдавпредпочтение “Сепаратному миру” в списке рекомендованной литературы, — простопотому, что “Мир” выглядел покороче.

Я открыл ее, думая, что, возможно, увижу надпись. И увидел,но не такую, какую ожидал, совсем не такую. Вот что я увидел на беломпространстве титульного листа:

Внезапно мои глаза наполнились нежданными слезами. Я прижалруку ко рту, чтобы удержать рвавшееся наружу рыдание. Я не хотел будить Ната,не хотел, чтобы он увидел, что я плачу. А я плакал. Я сидел за своим столом иплакал о ней, плакал о себе, плакал о нас обоих, о нас всех. Не помню, чтобыкогда-нибудь еще в жизни мне было так больно, как тогда. Сердца очень крепки,сказала она, чаще всего сердца не разбиваются, и я уверен, это так и есть..,ну, а в то время? Ну, а те, кем мы были тогда? Ну, а сердца в Атлантиде?

Как бы то ни было, мы со Скипом выжили. Нагнали, со скрипомсдали экзамены и вернулись в Чемберлен-Холл в середине января. Скип сказал мне,что на каникулах написал письмо Джону Уилкинсу, бейсбольному тренеру,предупреждая, что передумал играть в команде.