Месть князя - Юрий Маслиев Страница 12

Прошло немного времени, и, когда глава этого семейства – полный господин в котелке – уже ввалился следом за женой в кают-компанию, куда перешли друзья, и заказал виски, он удивился, узнав, что они русские, и тут же стал жаловаться на жизнь, на китайцев, на японцев, на Харбин, где процветал его колбасный бизнес, закончив все это словами:

– С меня хватит, пора перебираться в благополучную Европу. Обстановка в стране накалена так, что со дня на день начнутся военные действия. У нас в Харбине японцы распоряжаются как хозяева. Я ликвидировал там свои предприятия и только переехал в Шанхай, как здесь, не прошло и года – две заварухи: в марте двадцать шестого и сейчас. Слава Богу, выступления пошли на убыль… Правительство применило силу. Но я не уверен, что эти китайские болванчики сдержат напор страстей.

Он еще долго рассуждал бы на эту тему, если б Михаил мягко не перевел разговор в другое, нужное ему, русло – о российских эмигрантских обществах. В общем: где, что, и почему?

На следующий день на пароходе должны закончить разгрузочно-погрузочные работы, после чего он отправлялся в обратный путь. Поэтому выбора не было, и компания друзей решила утром перебраться в один из отелей Шанхая.

Отель «Нанкин», где в сдвоенном номере они поселились, находился на одноименной улице Нанкин-роуд в самом центре города. Окна выходили на зеленую набережную широкой и полноводной реки Хуанхэ, по чьим бескрайним просторам сновали джонки, сампаны, баржи, которые, надрывно гудя, тянули маленькие катера; проплывали пароходы. Океанский порт Шанхая находился в эстуарии [11]этой реки, являющейся кормилицей прилегающего китайского района. Отель принадлежал спекулянту оружием японцу Тайги, который продавал его враждующим китайским генералам. Этими сведениями снабдил друзей колбасник с парохода.

Возле отеля располагался английский банк с бронзовыми львами у входа. Здесь Михаил поменял небольшую сумму на китайские доллары, необходимые для мелких покупок и расчетов за небольшие услуги.

Оставив друзей в отеле, он пропадал где-то почти полдня и, появившись под вечер с массой информации, с порога номера коротко бросил:

– Собирайтесь, поедем в русский ресторан. Его часто посещают эмигранты из колонии белогвардейцев атамана Семенова.

Вскоре они уже катили на трех рикшах, которые предупреждали велосипедными звонками зазевавшихся прохожих, по авеню Жоффр. Несколько лишних лянов – мелких монет – добавили китайцам прыти.

В ресторане с довольно своеобразным и воинственным названием «Штаб-квартира» в торжественном углу в старом золоченом киоте висела тусклая икона Николая Чудотворца, рядом на стене – большой портрет царя Николая II, а под ним – две скрещенные сабли с Георгиевской лентой. Сводчатые окна и потолки напоминали притвор старого деревянного храма. В глубине зала возвышалась небольшая эстрада. На ней, картинно ломая руки, стоял престарелый и лысый, как бильярдный шар, с потрепанным лицом морщинистого мальчика певец во фраке, своей обшарпанностью, как близнец, похожий на чернеющий тут же рояль, на котором ему аккомпанировала почтенная матрона. Он пел на удивление чистым голосом романс «Вечерний звон».

– Партию «Бим-бом» Лопатин исполнял лучше… и гейш не хватает, – фыркнул Александр, вспомнив одну из выходок Евгения во Владивостоке.

В ответ тот, чувствующий себя в подобных заведениях как у себя дома, громко засмеялся.

Несколько грустных слушателей подняли захмелевшие головы, уставившись на необычную, облаченную с европейским лоском троицу. Многие из этих людей были одеты в разного покроя, часто – несколько поношенные военные френчи.

– Что! Пришли полюбоваться, как пропадает цвет российского воинства, бляди европейские?!. Любуйтесь, ваша работа! – Еще крепкий и широкоплечий, но уже достаточно выпивший, с багровым лицом мужчина в кителе, который раньше носили высшие офицеры, грязно, но виртуозно выругался.

– Помилуйте, полковник, здесь дамы… – с пьяной укоризной посетовал его собутыльник, кивнув на сидевших с ними женщин с потухшими глазами на помятых, пытавшихся скрыть опьянение лицах.

– Да и они пошли на хер! – Бывший полковник грохнул кулаком по столу.

На пол посыпалась посуда. Назревал скандал. Пьяный, злобно налитыми глазами уставившись на радостно ожидавшего потасовки Лопатина, стал подниматься из-за стола.

Почувствовав новое развлечение, способное развеять однообразие пустого вечера, большинство посетителей тоже подняли глаза на вошедших.

В лучшем случае недоброжелательство, если не более, сквозило во взглядах этих неблагополучных, озлобленных существ, потерявших все, что обычно привязывает людей к жизни, включая родину.

Лощеность вновь прибывших гостей раздражала их всех. И если своих, добившихся в новой жизни успехов, они кое-как терпели, а некоторых даже уважали (их успех давал хоть маленькую, но надежду и им самим), то посторонних же, как представителей чуждого мира, в лучшем случае ждало неприятие.

Это поведение закономерно для всякого слабого и больного общества. И если почти каждый слабый человек, не желающий напрячь силы в борьбе с препятствиями, стоящими на жизненном пути, в своих бедах винит всех кого угодно, начиная от самых близких людей и заканчивая любыми мелкими случайностями, не уставая повторять избитые штампы: вот если бы не это, то я бы… и продолжая жить из-за лени и слабости духа в этой сослагательности (если бы) неуспеха, то, проецируя эту отдельно взятую личность на целое общество, можно обнаружить закономерную сослагательность неуспеха любого социального движения, у истоков которого стоит это трагическое: если бы не то, то (уже) мы бы, тогда бы… Так и бывшие российские хозяева жизни продолжали обвинять в трагической судьбе своей родины всех: англичан, немцев, американцев, французов, жидов, турок, погоду, невезение, судьбу и даже Бога, но только не себя, не свою леность, пьянство, слабость, бесхребетность и развращенность, свое интеллигентско-российское «авось».

Нет, в развитии мировой цивилизации «авось», как и в жизни каждого отдельного человека, не проходит. Поэтому и сменяются различные социальные формации новыми, молодыми, более жизнестойкими, которые, достигнув в своем развитии апогея, развращаются (такова склонность человеческой психики), начинают в своем сибаритстве забывать, что не только новые победы, но даже стабильность выковываются в борьбе и тоже терпят крах, уступая место опять новым формациям, со слезами повторяя это трагически-сослагательное наклонение – если бы не…

За время учебы во Франции эти мысли часто посещали Михаила. И сейчас он на этом маленьком огрызке бывшей России имел возможность убедиться в правильности своих умозаключений.

«Философия философией, но вступать в драку не входит в наши планы, – думал он, встречая враждебные взгляды, хотя и не сомневался в конечном результате, – а переломить обстановку все-таки придется кулаком…»