Игра Мелины Мерод - Александра Гром Страница 13

— Стой!

— Что? — распрямившись, я недоумённо смотрю на него.

— Как думаешь, сколько писем может влезть в такой объём?

— Не так уж много, — прикидываю я в уме, и меня осеняет догадка. — А на самом деле их должно быть очень много! Боишься, что на них наложено заклятье уменьшения, а с весом профессор не поработал?

— Может быть и так. В этом случае она окажется просто неподъёмной для тебя. А если заклятье наложено криво, то от соприкосновения с твоими перчатками письма примут свой обычный размер. Картон от драконьей кожи не защитит.

— Тоже верно, — я прикусываю губу. — Давай тогда ты!

Наступает моя очередь отступать к стене, но помня о механизме, принцип работы которого является загадкой, я стараюсь держаться от неё подальше.

Сокурсник поднимает коробку с видимым усилием. Выходит, он был прав, о весе профессор не позаботился.

— Нам придётся нанимать мобиль, — замечаю расстроено.

— Для начала нужно удостовериться, что это действительно корреспонденция профессора Обели.

Я согласно киваю.

Рен притискивает коробку к стене и приподнимает крышку. Немного наклонившись в сторону, он даёт возможность фонарику хоть немного осветить содержимое.

По довольному выражению на лице молодого человека я понимаю, что наши усилия не прошли даром.

— Прекрасно! Теперь нам нужно спуститься вниз.

— Вниз? — удивляется Рен.

— Разумеется! К чему тратить время на поиски открывающего механизма, если можно выйти и отсюда? К тому же с такой ношей через двери квартиры мы так просто не пройдём!

Эти аргументы находят поддержку у сокурсника, и он без дальнейших понуканий с моей стороны начинает спуск вниз по узенькой лесенке.

Где-то на середине пути я обращаю внимание на капли пота, выступившие на шее Рена. Первая моя мысль: он устал и нужно предложить ему остановиться и отдохнуть. К счастью, я не успеваю высказать эту идею — очередное 'полотно' паучьей работы задевает меня по лицу. Тогда я смотрю на окружающую обстановку глазами молодого человека: по всюду свисают клочья густой паутины, а сами 'мастера' то и дело пробегают по стенам.

'Мелина, ты дура!' — сообщаю себе мысленно.

— Ты заметил, что двери остальных квартир тоже замурованы, — пытаюсь отвлечь сокурсника от нервирующего антуража.

— Угу, — невразумительно мычит мой помощник, но я не оставляю попыток:

— Мне даже интересно, что профессор Обели придумал с выходом. Уверена, 'ключ' выведет нас даже в том случае, если там окажется кладка, но всё равно… Целеустремлённый был человек! Не находишь?

— Когда ты начала говорить про трофеи и прочее, я подумал, что у тебя… в голове немного помутилось, — Рен всё же собирается с силами и пытается поддержать беседу, хотя и говорит сдавленным голосом, — а когда увидел верхнюю площадку и ту первую дверь… Всё же гениальные люди со странностями.

— Ты прав, однако, мне кажется, что дело тут не столько в гениальности, сколько в психологической травме, полученной в детстве. Они порой дают такие последствия во взрослой жизни!

'Мне ли не знать!' — думаю я и иронично улыбаюсь. Благо, Рен этого не видит.

— Полагаешь, причина в непростых отношениях с отцом?

Скорее, с отцами! Один лез в жизнь профессора из лучших побуждений, другой воспитывал, не имея на то моральных прав. Не стоит забывать о знакомых и родственниках, которым либо были известны обстоятельства рождения профессора Обели, либо они о них догадывались…

Это очень сложный вопрос, а мы уже дошли до выхода! Поэтому я ограничиваюсь одним словом:

— Полагаю.

Рен остаётся ночевать у меня. К принятию такого решения его могли подтолкнуть как усталость, так и здравый смысл. Предоставив в распоряжение гостя собственную кровать, сама ухожу в гостиную, разбирать бесконечные письма профессора Обели.

По-хорошему стоило бы приобрести или одолжить у знакомых амулет, нейтрализующий действие заклятия уменьшения и после этого спокойно изучать корреспонденцию. Но любопытство взяло верх над практичностью и стремлением к комфорту. Звучавшее в голове набатом 'Время!' тоже повлияло на мои планы касательно остатка ночи.

Сражение с коллекцией трофеев учёного, длившееся до шести утра, завершилось со счётом три — один в мою пользу.

Мне очень помог педантизм профессора. Все письма в коробке он рассортировал на четыре большие группы с бирками: личное, знакомые, ученики, проекты. Почерк, каким была сделана каждая из этих надписей, стал очередным доказательством моей теории. Аккуратнее всего профессор отнёсся к 'знакомым' и 'ученикам'. Второе место по праву досталось 'личному'. В 'проектах' же буквы плясали в разные стороны, как у ребёнка, впервые в жизни взявшегося за перо.

Несмотря на явное пренебрежение к своим научным достижениям, даже в четвёртом отделении царил идеальный порядок. Всё было разложено в алфавитном порядке, а в пределах каждой буквы ещё и в хронологическом.

Статистика показывает: чаще всего убийцами являются именно знакомые, поэтому разбор я начала с 'личного'. Наиболее активная переписка велась с неким Андре Робе. От него же профессор Обели неделю назад получил письмо с извинениями. Предположив, что именно оно стало поводом для радости учёного, я отыскала предыдущее.

На конверте стояла дата годичной давности. В своём послании господин Робе в весьма сдержанных выражениях выказывал своё недовольство отказом профессора устроить знакомство с Фернаном Ильри. Кроме того, он напоминал о том, скольким бывший преподаватель Академии ему обязан. Список вышел внушительный. После ознакомления с ним у меня сложилось впечатление, будто господин Робе всю свою взрослую жизнь положил на алтарь известности и успеха Астора Обели. Заканчивались претензии горьким и патетичным: 'Я всегда считал, что бы с тобой похожи, но твой отказ открыл мне глаза на горькую правду: никому нельзя верить'.

Находясь под большим впечатлением от прочитанного, я всё же не забыла записать оба неизвестных имени в свой блокнот.

'Знакомые' шли у меня вторым пунктом в списке. После двух десятков писем я пришла к выводу: лучше сразу перейти к 'ученикам'. Поздравления с праздниками и приглашениями на различные мероприятия мне были неинтересны, зато попалось несколько благодарностей. Неизвестные мне господа радовались юным дарованиям, которых подобрал им профессор Обели. Они в красках расписывали высокий профессионализм и глубокие познания бывших выпускников Академии.

В общем, я сосредоточила своё внимание на третьей секции коробки. Тут лежали письма с благодарностями от самих учеников за прекрасные рекомендации, шансы в жизни и прочее, прочее, прочее. Ознакомившись с дюжиной писем, я не стала читать остальные, просто аккуратно переписала все сорок девять фамилий, указанных на конвертах, выделив для этого списка отдельный лист блокнота.