Неумерший - Жан-Филипп Жаворски Страница 13

Она приближалась к нам, шлёпая по песку, и вдруг я понял! Голыми руками такую опасную рыбу не выловить, и без волшебства здесь не обошлось! Ну конечно! Лоб её выстрижен так же высоко, как у друидки. Но её мускулистое тело, тонкая талия, небольшие упругие груди могли принадлежать лишь молодой девушке. Посиневшая от холода, она выставляла напоказ свою наготу с высокомерием, преисполненным вызова. Колдунья сразу же зашагала к нам, и я заметил, как она смерила меня лукавым взглядом. Овал её лица показался бы миловидным, если бы бритый лоб не нарушал складности, увеличивая череп и уменьшая рот и подбородок. Но что взволновало меня больше всего, так это необъяснимое чувство, будто эту совершенно незнакомую девушку я уже где-то раньше видел. Её лицо пробудило в памяти смутные воспоминания из моего прошлого, впрочем, слишком детские, чтобы иметь хоть какой-то смысл.

Выйдя из воды, она бросила огромную рыбину на берег. Морской угорь, обречённый на медленное издыхание, стал извиваться, открыв пасть и судорожно трепеща жабрами. Несколько чаек сели поблизости, привлечённые агонией этой чудовищной рыбы. Девушка остановилась прямо подле нас. Она наклонилась, чувственным жестом отжимая шевелюру, похожую на гнездо гадюк. От холода её кожа покрылась крупными мурашками, грудь вызывающе заострилась, и струйка воды с волос побежала по бедру. Не отрывая от меня глаз, она произнесла:

– Что за странную птицу ты изловила, Мемантуза?

– Его принёс ветер с земель, – ответила старуха.

– Он не похож на того, кто потерпел кораблекрушение.

– Он сильно сбился с пути.

– И как же зовут тебя, скворец?

Задав мне этот вопрос, девушка устремила свои мутные зрачки в глубину моих очей. От порывистого ветра её губы дрожали, но голос от этого не становился менее властным.

– Я Белловез, сын Сакровеза. Я племянник Верховного короля.

– Только поглядите, кто к нам пожаловал! – нагло отозвалась она.

От оскорбления у меня вскипела кровь. Пусть я был ещё молод, но я был высокого происхождения, я пировал с королями и великими воинами, я проливал свою кровь и кровь врага на поле битвы. Пусть она и была колдуньей, мне отнюдь не хотелось терпеть её дерзкие нападки и бесстыжие попытки заморочить мне голову своей непристойностью.

Я попытался подобрать хлёсткое словцо, но я не был таким бойким на язык, как Альбиос, и безвольно замолчал. Дабы покончить с насмешками, искрившимися в её плутовских глазах, я решил сбить с неё спесь. Я хотел надменно спросить её имя, но слова комом застряли у меня в горле, ибо неожиданно я узнал эту причудливо знакомую девушку, и изумление только усугубило мой глуповатый вид. Я её уже встречал, очень далеко отсюда, в Аттегии. И было это всего пару лет назад, но для ветреного мальчишки, вроде меня, это представляло целую вечность. Со всем своим кортежем из знатных людей и великих воинов, она останавливалась в имении моей матери по дороге на свою свадьбу. В полном потрясении я невнятно пробормотал:

– Ты… ты же Кассимара!

Ведьмы рассмеялись.

– Он принимает тебя за Верховную королеву! – насмехалась надо мной старая Мемантуза.

– Ты настолько бестолковый и не ведаешь, что галлицены принимают тот облик, который им вздумается? – глумилась надо мной девушка, похожая на Кассимару.

Она положила на бёдра сильные мозолистые руки с поломанными ногтями, причудливо сочетавшимися с её дикарской женственностью.

– И как же ты очутился на острове Старух? – сразу же подхватила она.

– Его прислал Великий друид, – перебила меня Мемантуза. – Он говорит, что ищет Саксену.

– Ну, значит, отведём его к ней, – ответила мнимая Кассимара.

Колдунья стала удаляться от нас, но вопреки ожиданиям, она направилась не к своей одежде. Она шла к торчащим из песка древкам моих копий.

– Это твоё оружие? – спросила она.

– Это оружие моего друга.

– Позволишь?

Однако даже не дождавшись ответа, ведьма выдернула одно из песка и, с присущей ей бесцеремонностью, взяла его в руки. Она изобразила несколько воинских стоек с такой плавной грацией, словно танцевала. Скользящей поступью она подобралась к нам и завершила вереницу своих передвижений, резко направив копьё на меня. Я не успел уклониться, и железный наконечник уколол меня в горло.

– У твоего друга прекрасное оружие, – со знанием дела оценила она. – Лёгкое, уравновешенное и острое.

Это была чистая правда. Ибо острый наконечник уперся мне в шею. С оскалом волчицы галлицена добавила:

– Я не Кассимара. Меня зовут Кассибодуя [43]. В битвах я летаю вороной, а ты, дурачок, – мой пленник.

Сначала я засмеялся, наверное, немного наиграно. Мне показалось, что это была какая-то грубая шутка, ибо не было ни вызова, ни поединка, но нагая девица не опускала похищенного у меня копья.

– Отстегни поясной ремень, – ровно добавила она.

Вид у неё был строже некуда. И тут я взбунтовался. Ведь я пришёл с миром. Я оказал им почтение, я даже помогал им собирать улов…

– На твоём месте я бы скинула этот меч поскорей, – вмешалась старая Мемантуза. – Иначе Кассибодуя обойдётся с тобой так же, как с морским угрём.

Острие копья всё сильнее давило мне на шею. И, к несчастью, я лишился своего последнего оружия, дабы избежать постыдной гибели от руки женщины.

– Могла бы и сама об этом позаботиться, – гаркнула обнажённая девица своей спутнице.

– Меня утомляет это жеманство, – ответила Мемантуза, поднимая мой клинок с песка. – К тому же я уже сделала бо́льшую часть работы: к тому времени, как ты вернулась, он клевал у меня с руки.

Вскоре меня погнали по едва протоптанной тропе к ускользавшей оконечности острова. Мемантуза забрала моё второе копьё и стерегла меня, пока её спутница одевалась. Затем галлицены приказали мне взять корзину с моллюсками, засунуть в неё угря и нести её. Копья жалили в спину, подталкивая меня вперёд, а в своей ивовой люльке издыхала большая рыбина, устремив на меня стеклянный взгляд. Она была такая же тяжёлая, как козлёнок, и служила подтверждением, что я страшился галлицен не напрасно.

Конечно, я мог бы взбунтовать, метнуться в сторону, вырвать из их рук оружие и сразиться с ними, но столько людей предостерегали меня о беспощадности галлицен, что я счёл более разумным покориться им. К тому же Альбиос сказал, что испытание, которое меня ожидало, – не воинственной природы. Возможно, применение силы могло привести не только к поражению в бою, но и к полному провалу всего моего испытания. К тому же, как мне ни трудно в этом признаться, была и другая причина моего повиновения. Галлицены понукали меня копьями, от их острых наконечников на спине выступал холодный пот. Моя рана была ещё совсем свежей, и выздоравливающая плоть хранила о ней слишком яркие воспоминания. Уколы копья не внушали мне страха: чем сильнее они, тем безболезненнее. Что по-настоящему тревожило меня, так это проклятие, которое не дало мне погибнуть. Я до сих пор ощущал в сердце тяжесть ясеневого кола и своё обмякшее, как лохмотья, тело, разорванные лёгкие и страх захлебнуться чистым воздухом… В конечном счёте, возможно, Великий друид оказался прав, отправив меня на эту запретную землю. Если смелость покинула меня перед копьями, если из испытания я вышел слабее, зачем же тогда защищаться? Зачем же тогда жить дальше?