Неумерший - Жан-Филипп Жаворски Страница 14

Вечернее небо стало затягиваться свинцовыми тучами, навевая пресную прохладу. Миновав извилистые повороты вдоль источенного волнами побережья, мы приближались к шпилю острова. Полоса суши с разъеденными пеной галечными берегами сужалась, как лист вербы. На небольшой площадке, продуваемой ветрами, невысокие постройки образовывали собой неровный круг. Это были не хижины, а скорее землянки, выложенные сухой каменной кладкой, приземистые и мшистые, едва ли в рост человека. Они не походили на наши глинобитные дома, а напоминали больше гробницы Древнего народа [44]. Тем не менее повсюду виднелись признаки жизни: тлевшие торфяные костры, развешанные на просушку сети, рыбные коптильни. Однако этот хутор не походил на рыбацкую деревню: здесь не было ни перевёрнутых кораклей, ни моряков с обветренными на солнце лицами, ни шумной детворы. В центре площадки в кострище лежала груда угольной золы. Над ней, подвешенный на крюк треноги, качался большой котёл, мягко поскрипывая в порывах ветра. На его брюхе, покрытом языками копоти и подгоревшими потёками жира, я разглядел таинственные образы, среди которых можно было, пожалуй, лишь различить колёса [45], оленьи рога и змей.

На подходе к селению старая Мемантуза издала пронзительный клич. Из чёрных отдушин, служивших входом в гробницы, показались большие бледные фигуры. Выбравшись из-под низенького навеса, они выпрямились, и их платья и накидки затрепетали на ветру. Они устремили на меня невыразительные, даже скорее враждебные лица. Две из них казались женщинами зрелого возраста, остальные – сухощавые, словно мумии, старухи. Несмотря на изрытые морщинами лица и руки в старческих пятнах, все стояли с твёрдой прямой осанкой и упрямо поднятой головой, преисполненные угрожающей величественности. Только одна из них была вооружена. Она была настолько отощалая, что сухожилия выступали на её чахлой шее и костлявых кулаках, однако стойкость, с которой она держалась, побуждали меня опасаться этой призрачной хрупкости. На плече она держала длинный бронзовый меч, лезвие которого было убрано в ножны, обложенные чеканным железом и обвитые ангвипедными монстрами. Я затрепетал, осознав предназначение этой галлицены. Хоть сам я ещё ни разу не присутствовал на ритуале пророчества, но был наслышан об обряде, который друиды проводят с помощью меча.

Но тем не менее первой заговорила не она. Как только я поставил корзину на землю, раздался голос другой старухи с горделивой осанкой:

– Ну, сёстры мои, вы принесли чудный улов. Эта жертва будет весьма угодна богам Подземного мира.

– Он сам пришёл, чтобы попасться в вершу, – захохотала Кассибодуя, – можно сказать, что Мемантуза послужила наживкой, а я крючком.

– Значит, юноша, ты уже достаточно разборчив, чтобы предпочитать печёное яблоко зелёному, – метнула мне высокомерная старуха.

Злобные ухмылки перекосили лица её спутниц. Но оскорбление меня не задело: что-то смущало меня в самом облике этой старухи. Так же, как и Кассибодуя, она была будто окружена смутными чарами, непостижимым духом прежнего знакомства. А ведь я в первый раз видел это обтянутое кожей лицо, эту выветренную годами и мудростью спесь, однако мне казалось, будто я её знал. Эту маску высокомерия, должно быть, изваяла душа загадочная. Я увидел в ней затаившееся очарование, лавировавшее меж двух миров, ускользавшее, как неясный свет зари. Однако о могуществе колдуньи говорило не только исходившее от неё туманное сияние, но также роскошь её украшений. Торквес старухи был потяжелее, чем у принца. Браслеты кровоточили слезами коралла, колье сверкали широкими янтарными подвесками, а металл источал такой драгоценный блеск, как не мерцает золото, ибо они были изготовлены из чистейшего серебра.

– Не думаю, что вскружила ему голову, – ухмыльнулась Мемантуза. – А вот о тебе такого сказать не могу: он знает твоё имя. Ты первая, о ком он со мной заговорил.

Стало быть, богато одетой колдуньей была Саксена. Этот вывод, казалось, напрашивался сам собой: всем своим нутром я чувствовал непонятное воздействие, которое она на меня оказывала. При виде её я будто сжимался в комок, понуро склонял голову, как нашкодивший мальчишка. Она же смотрела на меня властным, ожесточенным злобой взглядом.

– Ты, маленький паж, должно быть, битуриг, раз тебе известно такое старинное имя, – медленно произнесла она. – И как погляжу, этот хвастун Альбиос не смог удержать языка за зубами.

Она нахмурила брови, и, по непонятной причине, это выражение лица погрузило меня в буквально детское смятение, как если бы на меня взглянули с укором.

– Ты совсем юн, – добавляет она, – но я различаю в тебе дух прошлого. Кто ты такой?

– Я Белловез, сын Сакровеза и племянник Верховного короля Амбигата.

Мне показалось, что старуха слегка вздрогнула. И не защитный ли жест сделала она едва уловимым мановением левой кисти? Но она тут же взяла себя в руки, закуталась в свои накидки и смерила меня надменным взглядом.

– А я, – добавила она, – ты знаешь, кто я такая?

– Ты Саксена.

– А кто такая Саксена?

– Ты галлицена, с которой Альбиос совещался в прошлом году.

– И что ещё?

– Я не ведаю. Альбиос назвал мне только твоё имя, а Сумариос предостерёг от непредвиденной опасности.

Выцветшее лицо колдуньи окрасилось снисходительностью.

– Бедный малый, – выдохнула она. – У тебя, должно быть, довольно могущественные враги, а сам ты слишком простодушен, чтобы их распознать. Кто прислал тебя сюда?

– Великий друид Комрунос.

– Как чутко с его стороны, – иронично заметила она. – Как погляжу, Комрунос по своему обыкновению поручает другим заботу вычищать рыжих бестий [46]. На какой предлог он сослался, чтобы отправить тебя ко мне?

Я не сдержался:

– Это не предлог! Меня убили на поле битвы, но смерть отказалась от меня! Я стал запретом! Великий друид решил, что лишь мудрость галлицен способна освободить меня от этого злого заклятия и возвратить обратно в царство живых!

Лицо Саксены, более чем когда-либо, искрилось насмешкой, оттенённой разве что чуточкой жалости.

– Осознаёшь ли ты, что Комрунос, отправив тебя сюда, заставил пройти у смерти перед самым носом? – бросила она равнодушно.

– Мне все уши об этом прожужжали. Но мне также поведали, что остров под запретом только для взрослых людей. А ведь ни родитель, ни знатный господин ещё не стриг моих волос.

Лёгкое оживление, казалось, пробежало по лицам всех галлицен.