Ричард Длинные Руки - бургграф - Гай Юлий Орловский Страница 13

Я спустился с Бобиком в нижний зал, хорошо позавтракали, удивительно вкусно и дешево, прекрасная гостиница, а готовят всё, что закажешь, только бы заплатил.

Мелькнула мысль наведаться в порт, но наверняка буду выглядеть глупо: сказали же, что корабль отправится только через десять дней, значит, нечего дразнить тамошних воров приличной одеждой дворянина. Мне вообще-то сказали, что корабль отправится не «только через десять дней», а «всего лишь через десять дней», мол, чтобы я проникся, как мне повезло. Я старался проникнуться, но как-то получалось плохо.

Бобика после завтрака оставил сторожить комнату, он тут же лег на мое ложе, скотина, и задремал, донельзя довольный. Я переоделся, стараясь выглядеть как можно более похожим на простого хотя и зажиточного горожанина.

Распахнул двери на улицу, в лицо ударил рокот... нет, еще не моря, а шум бурной жизни города: продают и покупают прямо во дворе гостиницы, отчаянно торгуются, а дальше народ заглядывает во все лавки, жизнь кипит, как будто не утро, а начало великой распродажи по скидкам, что продлятся только один день.

Заглянул к Зайчику, тот спит стоя, либо прикинулся, что спит, с ним никогда не угадаешь: спит или нет, всякий раз неподвижней каменной статуи, затем вышел из гостиницы, прошел два дома и остановился в удивлении. На доме широкая медная пластинка, оказывается, здесь живет и принимает великий маг Бибгеус. Я с минуту смотрел, стараясь понять, что это означает, но так ничего и не придумав, отправился дальше. Лавки, уличные лотки, крохотный рынок на перекрестке и снова домик с такой же медной табличкой: маг Тренер, тоже великий.

Я пошел, оглядываясь и удивляясь. В христианском мире это немыслимо, но в этом городе, как мне уже объяснили с восторгом, свобода, а я уже знаю, что при первых же проблесках свободы всякая дрянь вылезает из подворотен и быстро-быстро обирает лохов. Потом эта же дрянь пробирается во власть. К счастью, здесь еще должна быть сильна аристократия, а цеховые организации только создаются, но власть сеньоров, судя по всему, не просто ослаблена, а даже заметно ослаблена...

Возможно, сами сеньоры и потворствуют чернокнижникам, а церковь здесь потеряла несокрушимые позиции, которые у нее там, по ту сторону Перевала, пока еще незыблемы и непререкаемы.

С другой стороны, разве это маги, что вот так живут в городе и принимают народ? Маги должны обитать высоко в горах, недоступные для простых людей, на дальних островах или в жутких заколдованных лесах, но уж никак не в простых, хоть и богатых домах.

Из мясной лавки вышла женщина с большой плетеной корзиной. Я бы не обратил внимания, женщина как женщина, но один из мужчин с той стороны улицы запустил в нее яблоком. Оно попало в плечо, женщина вскрикнула, и тут же еще двое таких же поддатых с довольным гоготом начали швырять сперва огрызки яблок, а потом и вовсе нагибались и хватали из-под ног камни.

Я вскипел, если бы бросали в мужчину, то и хрен с ним, чувство справедливости почти молчит, а женщину как-то тянет защитить, срабатывает чувство, что все женщины — наши, то есть мои, всех их я вообще-то могу, потому руки прочь от моих женщин, грязные твари...

Как-то сам по себе я развернулся, еще пара шагов — и оказался между женщиной и бросающими камни. Двое оторопели и остановились, третий по инерции бросил камень, тот ударился мне в плечо и отскочил, как от тугой резины. Я обрадованно потащил из ножен меч, на меня совершено нападение, я всего лишь защищаюсь.

Все трое тоже все поняли и, топча друг друга, ринулись прочь. Я повернулся к женщине. Она, выронив корзину, с бледным лицом и закушенной губой держалась обеими руками за живот. Лавочники пугливо выглядывают из своих нор, на меня все смотрят настороженно, с опаской.

Я вложил меч в ножны, женщина подняла голову, я узнал всё ту же, со сросшимися бровями. Поколебавшись, я поднял с земли корзину.

— Живете далеко? — Она помотала головой:

— Нет, во-он там мой дом...

— Я донесу корзину, — сказал я великодушно. — Вижу, вам досталось.

Она взглянула с испугом, но я с корзиной в руке двинулся в указанном направлении, еще не разобрав, какой из домов ее, а женщина, чуть прихрамывая, пошла следом.

— Не везет вам, — заметил я.

— Да уж, — послышался за спиной ее прерывающийся голос.

— Уже второй раз, — сказал я, — а день только начался. И это в таком веселом городе! Даже очень веселом. Или это лично вас здесь не любят?

Она долго молчала, а когда я оглянулся, в ее темных глазах блистали недоверие и настороженность. Не выдержав моего взгляда, ответила сумрачно:

— Как вам сказать... Сейчас не любят, как вы говорите, меня. До этого так же не любили других...

Что-то в ее голосе заставило спросить:

— А где они сейчас?

Она ответила ровным голосом:

— Двое уехали из города, всё бросив... одного убили. Еще один переехал... в другую часть города.

Мимо нас проплыл ряд домов, впереди на значительном расстоянии за буйным садом выглядывает красная черепичная крыша огромного двухэтажного дома из белого кирпича, на крыше флюгер в виде петушка. Плодовые деревья теснятся перед домом, как стражи, справа и слева сад тянется и тянется: немного запущенный, даже заброшенный, но ветки гнутся под тяжестью яблок и груш. Я услышал треск и увидел, как опустилась до самой земли обвешанная плодами ветка, а на стволе осталась белая рана.

Женщина, к моему удивлению, шла к этому дому.

— Прекрасный дом, — сказал я с почтением. — Вы там убираете?

Она качнула головой:

— Нет.

— Живете у родни?

— Да нет же...

Я удивился еще больше.

— Неужто ваш? — Она кивнула:

— Да.

— А сад?

Она вздохнула:

— И сад мой.

— Прекрасный сад, — сказал я с чувством. — Даже то, что он вот так... художественно запущен... в смысле, это красиво, когда все деревья не выстраиваются, как подданные короля на смотре, а просто живут своей жизнью. В таком саду уютнее, душа отдыхает.

Она посмотрела с удивлением, но смолчала. Забор высокий и добротный, а ворота массивные, как будто ведут в крепость. Женщина отворила калитку, я подал ей корзину.

Она чуть пригнулась под ее тяжестью, в низком вырезе платья блеснули ослепительно белым круглые полушария молочного цвета. Я невольно бросил туда взгляд, эта женщина, по моим меркам уже чуть ли не старуха, сохранила молодость и красоту, а когда румянец вспыхнул на загорелых щеках, выглядит просто юной девушкой с ее ярким блеском глаз, зубов, с полными губами цвета спелой черешни.

Перехватив мой пристальный и довольно откровенный взгляд, она почему-то смутилась, опустила голову, от чего румянец разгорелся еще ярче и переполз и на шею, а розовые уши запылали огнем, как факелы.