Авантюрист - Марина и Сергей Дяченко Страница 13

Что говорят женщинам в таких случаях?

Вероятно, следовало увести её отсюда. Или дать напиться.

Губы её шевельнулись; за плеском воды я не расслышал слов. На дрожащих ресницах мне померещились слёзы.

Женщина, плачущая в моём присутствии… Я коротко вздохнул:

— Сударыня, судьба бывает такова, что…

— Я так и знала, — сказала она шёпотом. — Я так и знала, что он плохо кончит.

Я запнулся, озадаченный.

— Ревнивец, — сказала она, с горечью глядя на распростёртое тело. — Я знала, что рано или поздно он допрыгается… Ревность — болезнь со смертельным исходом.

Я стоял по колено в ручье. Ноги мои замёрзли; она наконец-то оторвала взгляд от лежащего и посмотрела на меня — глаза её были печальны, но совершенно сухи.

— Я не осуждаю вас, — сообщила она со вздохом. — Терпеть его грубые выходки… У меня тоже недоставало нервов, честное слово.

Я облизнул губы.

Я всегда по праву гордился тем, что быстро соображаю. Вот и сейчас — после секундного замешательства рассудок завопил мне, что надо немедленно убираться; женщина смотрела на меня, ей было лет двадцать пять, из-под затейливой шляпки выбивался светло-русый завиток.

Ярко-зелёные глаза…

Перед ней стоял в ручье высокий мужчина в чёрном. Я привык путешествовать в чёрном — в дороге ведь не напасёшься прачек…

Я всегда верил в судьбу. В частности, в свою собственную; яркое платье женщины — повседневное, видать, платьице, в котором можно запросто бегать по лугам, — посверкивало драгоценными камнями. Двумя изумрудными искрами поблёскивали широко посаженные глаза.

— Вас будут преследовать, — сказала она устало. — В землях герцога Тристага дуэли запрещены под страхом смерти.

Новые новости.

Над водой висела стрекоза. Остроносые мальки доверчиво тыкались в чёрную кожу моих сапог.

Интересно, а каков был повод для ревности, если дама не знает кавалера в лицо?..

* * *

Круглый деревянный календарь преследовал меня даже во сне. Солнце, неуловимо похожее на Чонотакса Оро, скалилось и поводило лучами, а бородатые ветра хохотали, разевая бесформенные пасти: что, достукался?

Мне снилось, что время убывает, как вода в песок.

…Её муж при жизни был знатен, богат и ревнив. Ревность он забрал с собой в могилу, знатность пышно обустроила его усыпальницу, а богатство… Богатство осталось молодой жене с зелёными глазами.

Обо всём этом я догадался раньше — разговоры в посёлке только подтвердили догадку. Говорили возбуждённо и много — все знали, что благородного господина Дэра укокошили на дуэли, что сам герцог Тристаг приезжал выразить соболезнования вдове и заодно выяснить, не знает ли кто имени убийцы?

Имени никто не знал. Человек в чёрной шляпе явился ниоткуда и исчез никуда, а я потратил последние деньги, чтобы разжиться обновкой: белой шёлковой рубашкой и безрукавкой из тонкой тёмно-красной замши.

Госпожа Дэр надела траур. Над башенками дома-замка уныло повисли чёрные флаги; ворочаясь на жёсткой койке скверной деревенской гостиницы, я вспоминал обеспокоенный зелёный взгляд и смуглую грудь в вырезе дорогого платья. Богатая вдова, тихо говорил здравый смысл, и молодой таракан на стене — юноша, только что покинувший отчую щель, — в согласии поводил усиками.

Её звали Ивилина. Её состояния вполне хватило бы на выкуп моей жизни, да ещё осталось бы немножко на прожитьё — жить-поживать в старом замке Рекотарсов на пару с зеленоглазой жёнушкой…

Таракана потешали мои бредовые идеи. Таракан смеялся.

* * *

…Случилось так, что круглую дату — два месяца со дня приговора Судьи — я встретил в постели зеленоглазой прелестницы.

По правде говоря, посылая Ивилине первый букет, я не особенно верил в успех предприятия. Это было к тому же и рискованно — а вдруг вдовушка, одумавшись, передаст меня в руки правозащитника-герцога? Я для неё был убийца мужа и свидетель её собственного преступления, ибо как ни верти, а она пособничала злодею, не донося на него, то есть на меня, властям.

А если б донесла?!

По понятным причинам, я не рассчитывал на успех и первый букет послал без надежды — однако дело внезапно пошло на лад, да такими темпами, что мне пришлось приостановиться и решить один очень важный для себя вопрос.

Возможно ли мне, Ретано Рекотарсу, ухаживать за женщиной ради её денег?

Невозможно, без всяких компромиссов сказал мне голос крови. Никак.

А потому, если я хотел достичь заветной цели и откупиться в итоге от Приговора Судьи, мне следовало научиться ухаживать за Ивилиной ради самой Ивилины. Проще говоря, влюбиться.

За свою жизнь мне случалось проделывать это неоднократно; я влюблялся сотни раз, и порою до гроба, мне всегда казалось, что нет ничего проще, чем испытать к особе противоположного пола сердечную привязанность. Теперь оказалось, что влюбиться по заказу куда тяжелее, нежели просто вызвать у дамы ответное тёплое чувство.

Как бы там ни было, а, вспомнив опыт собственных отроческих страстей, я принялся влюбляться в Ивилину Дэр.

Я поступил просто — всякий раз, получая от жизни удовольствие, вспоминал свой зеленоглазый объект и шептал его имя. Я говорил «Ивилина», вдыхая запах жареного мяса, я воображал её лицо, удобнее устраиваясь на скрипучей кровати, и даже пышный бюст горничной, обтянутый кокетливым передничком, был для меня лишним напоминанием о прекрасной вдове. После нескольких дней настойчивых упражнений я убедился, что мысли об Ивилине вызывают у меня в душе приятный трепет, а значит, я влюблён, а значит, могу ухаживать за вдовушкой, не вступая в конфликт с собственным представлением о порядочности.

После этого дело пошло просто и быстро; Ивилина скоро смирилась с тем, что убийца её мужа оказался столь пылок и очарователен. Правда, влюблённость в неё давалась мне всё труднее и труднее — я почему-то обиделся за покойника Дэра, ревнивого коренастого усача. По моим понятиям, безутешная вдова — пусть даже и постылого мужа — как-то иначе должна относиться к его убийце…

Тем не менее прошло два месяца со времени Судной ночи, и по верёвочной лестнице я взобрался в указанную мне спальню.

Богатство не считало нужным как-либо скрываться. На туалетном столике горели пять тонких витых свечей, в их свете комната, полная шёлков, парчи, бархата, гобеленов и золотых безделушек, почему-то напомнила мне не то склад, не то тайник разбойничьей шайки. Даже ночная посудина под кроватью изготовлена была из тончайшего фарфора и расписана позолотой; Ивилина полулежала на подушках, и по её округлым бокам струился шёлк ночной сорочки. Кокетливо поддёрнутый рукав позволял видеть белую и пухлую, как у младенца-переростка, ручку. Я задержал дыхание.

О, прекрасная Ивилина! Твои формы…