Театр Черепаховой Кошки - Наталья Лебедева Страница 14

Она взяла тюбик резинового клея и обвела каждое пятно надежной резервной линией, без разрывов и пропусков — словно возвела прозрачные непроницаемые стены. Теперь темные пятна выглядели совсем одиноко, и Саше стало немного жаль их. Хотелось добавить в эти прозрачные тюремные камеры хоть немного чего-то радостного.

Странный цвет — смесь розового и оранжевого — сложился у нее в голове, и она осторожно повела кисточкой вокруг первого пятна, потом — вокруг второго.

Мутная, блеклая, странная субстанция, похожая на протоплазму из фантастического фильма, окружила родителей. Она была пугающе-безликой, как тишина, в которой не слышишь собственного голоса, как туман, в котором теряются пальцы вытянутой руки.

Пытаясь исправить непонятное, но уже совершенное ею нечто, Саша набрала полную щепоть крупной поваренной соли и щедро присыпала протоплазму. Розовато-оранжевая краска будто бы подернулась рябью и стала похожа на поверхность реки в ветреный день или на вялое предзакатное небо, усыпанное вспышками монотонных салютов.

Платок остался высыхать на подрагивающей тонкой деревянной раме, а Саша легла в кровать и стала прислушиваться к каждому движению в доме. Было тихо, словно она осталась одна.

Потом резко зазвонил телефон. Звук был скрежещущий и долгий, словно ороговевшие ногти с нарисованными на них незабудками скребли по стеклу.

Мама подошла и сняла трубку:

— Да, Инна Юрьевна. Да, девочки у нас… — Голос у мамы был уставший и отстраненный. Саша почти никогда не слышала у нее такого голоса. — Да, легли спать и свет уже выключили… Нет, они нас совсем не беспокоят. Пусть дружат. Хорошие девочки. Да, конечно, я отпущу потом Сашу к вам, но… Но у вас же одна комната, тесно, а тут…

С тех пор все неуловимо изменилось. Папа купил себе новый телевизор и цифровую приставку, мама достала из кладовки забытый ноутбук. Они уткнулись в экраны и прямо на глазах становились похожими на жвачных животных, но Саша утешала себя тем, что многие люди в их возрасте живут точно так же. Отрабатывают свое на работе и жуют экранную жвачку, стоя в теплых домашних стойлах.

Утром Полина появилась на занятиях. Она вошла в кабинет за минуту до звонка, и Саше пришлось шептать и пригибаться, чтобы не попасть под суровый взгляд Веры Павловны.

— Ты где была? — бормотнула она и стала нервно чиркать карандашом на полях тетради, делая вид, что решает уравнение.

— У друга… — Полинины волосы качнулись и скрыли от Саши ее лицо.

— У какого?

— У меня есть друг. Потом объясню…

Она замолчала, ничего не говорила до конца уроков, и, только когда они пришли к Саше домой, и открыли окно, чтобы разогнать парную майскую духоту, и когда Полина упала на кровать, раскинув руки и, по обыкновению, свесив голову с края, она проговорила:

— Он старше. Намного. Женатый. И у меня с ним секс.

5

Народу в чате было много, но в длинном списке имен не было Вестника. Рита перечитала несколько раз, чтобы убедиться, что не ошиблась.

Каждый раз, когда справа возникал новый ник, Рита вздрагивала.

Вестник не появлялся.

Разочарованная, Рита отправилась на кухню и вздрогнула от неожиданности: перед окном стояла Саша.

Она глядела прямо перед собой, в голую, оклеенную бежевыми обоями стену, и взгляд у нее был остекленевший, неподвижный. А за стеклом, за ее спиной, кружили две белые чайки. Они кружили как цирковые лошади, бегущие по кругу, из которого невозможно вырваться.

Рита замерла в проходе, потом попятилась и вышла из кухни. Вернулась к себе. Села на стул, задыхаясь, и спрятала лицо в ладонях. За последние несколько месяцев она успела убедить себя, что у нее нормальная, обычная дочь. Немного замкнутая, возможно, не слишком хорошо воспитанная, но — нормальная.

А теперь пришлось вспомнить, каково это: смотреть на своего ребенка и чувствовать страх.

Виктор узнал бы испуганный взгляд своей жены, если бы вошел к ней в эту минуту. Такой взгляд бывал у нее вечерами, когда он возвращался домой после работы — Саше было в то время чуть больше года, она как раз научилась ходить и говорить.

Чаще всего Рита молчала, но иногда — если он спрашивал, — говорила, что Саша пугает ее. Читает мысли — или что-то вроде того. Виктор скоро перестал спрашивать, потому что не мог ни толком понять, о чем она говорит, ни что с этим поделать. Сашу он обожал, она отвечала ему тем же. Пожалуй, он был даже рад, что Рита оставляет их вечерами вдвоем. Саша играла и смеялась, и это было во много раз приятнее настороженной подозрительности жены.

Для Виктора Саша была маленькой любимой хулиганкой, для Риты — тяжелым испытанием.

От нее ничего нельзя было скрыть: ни дурной мысли, ни крохотной лжи. Рита не могла спрятать от ребенка конфеты или втихаря выбросить сломанную игрушку. Саша появлялась за ее спиной в момент совершения преступления: замирала и молча смотрела, будто осуждая за нечестность.

Рита чувствовала себя как в тюрьме. Она боялась думать при ребенке. Иногда у нее случались нервные срывы. Рита тщательно скрывала их от мужа, боясь, что тот сочтет ее сумасшедшей и отнимет у нее дочь, — а Рита любила ее, как бы это ни было трудно. Честно говоря, она и сама иногда думала, что сходит с ума. В такие дни она пыталась поделиться с Виктором своими тревогами и была готова к тому, что он скажет: «Знаешь, дорогая, тебе надо к врачу». Она бы пошла на прием. Рите даже хотелось иногда, чтобы кто-то вылечил ее ненормальный страх перед ребенком. Но Виктор никогда не понимал, о чем именно она твердит. С ним Саша бывала совсем другой: более открытой и, кажется, совсем обычной. Он пытался поддержать с Ритой разговор, но все больше говорил о том, что дети видят и слышат гораздо больше, чем принято о них думать, поэтому иногда действительно может показаться, что они читают мысли.

Рита пыталась справиться в одиночку. Иногда ей казалось, что у нее получается. Иногда жизнь с Сашей неделями оставалась ровной и спокойной, но расслабиться нельзя было ни на минуту. Трудности могли возникнуть из чего угодно.

— Почитай мне «Теремок», — просила Саша.

Рита брала книжку и начинала читать:

— «Ехал мужик с горшками на ярмарку…»

— Читай за мышку по-мышкиному, а за лягушку по-лягушкиному, — требовала Саша.

Рита послушно готовилась перечитывать, меняя голос, но не успевала поймать за хвост мелькнувшую в голове мысль: «Твою мать. Когда ж это кончится».

Саша вскакивала, выхватывала у матери из рук тонкую книжку в белом блестящем переплете и запускала ее в стену. Рвалась страница, которую все еще держали Ритины пальцы.

— Ты плохая! — кричала Саша. — Ты меня не любишь!

Да, именно так все и бывало.

Рита снова села за компьютер и увидела, что Вестник уже в чате.

— Привет, Вестник, — сказала Рита.