Бестиарий спального района - Юрий Райн Страница 15

Потом богиня покинула рынок, боканона потащило за ней. И тут появился этот страшный монголоид, и Матвей понял, что предмету его любви грозит ужасная опасность, и решил, что спасет свою волшебницу, спасет во что бы то ни стало, и, может быть, благосклонная улыбка станет ему наградой.

Да, боканон Мотя отличался нежным сердцем, влюбчивостью и исключительной застенчивостью. Как же не быть застенчивым, если в Черном Реестре про род боканонов сказано: дух безобидный, но зело смрадный и, поворотившись задом к супостату, газами оного до смерти поражает!

Матвей всю жизнь очень боялся к кому-нибудь невзначай задом повернуться, ибо газы из него выходили почти непрерывно. Потому слыл человеком хотя и страдающим метеоризмом, но хорошо воспитанным. В школе, где он работал учителем по начальной военной подготовке – это было удобно, потому что часто ученики сидели в противогазах, – Мотю любили, а по поводу непроизвольного газоиспускания – сочувствовали. До того, что на последний День защитника Отечества подарили, помимо бутылки коньяка, патентованные противометеоритные трусы. Матвей тогда чуть не умер от смущения и стыда, хотел даже увольняться, но, когда выяснилось, что трусы подарила мужская часть коллектива – директор, физкультурник, трудовик и молодой географ, – причем подарила втайне от женской части, немного успокоился. «Не бзди, Маттеус, – пошутил тогда разбитной физрук, – прорвемся!» Трусы эти, впрочем, почти не носил – в них его крайне неприятно и как-то безысходно пучило. К тому же гнилостного запаха отрыжка покою не давала.

Хорошо было бы не в школе работать, а в армии служить, в химвойсках. Но в армию Матвея не брали по причине плоскостопия.

«Горькая наша боканоновская доля, – размышлял Мотя, преследуя монголоида. – Для чего нас создали? Зачем мы живем? Всего-то и смысла – воздух портить. Ну да, нечисть же мы… Но к чему тогда создатель наш, кто бы он ни был, дал нам добрые, любящие сердца? Какая злая ирония двигала им, когда ко всему обрекал нас еще и на одиночество? Всегда стремиться к любви – и всегда быть одному-одинешеньку… Маленького боканончика, которого я рожу в пятьдесят лет, думал Матвей, конечно же буду любить, жалеть, воспитывать. Но ведь это не та любовь, совсем не та…»

Он из последних сил сдерживал рвущиеся наружу газы – боялся выдать себя раньше времени. А время настанет! Мотя чувствовал это и вновь убеждался, что когда-то давно нашел верный ответ на мучивший его вопрос: он живет для того, чтобы защищать тех, кого любит. Пусть даже защищать своей непереносимой вонью, но – защищать!

Его богиня со своим спутником вошла в лес. За нею последовал монголоид. Матвей втянулся туда последним.

– Вот, Смирнов, на этой лужайке и остановимся, – сказала Вика. – Кто-то тут, видишь, шашлыки уже жарил, кирпичи стоят. Ставь сумку и давай-ка хворосту набери.

– Викусь, – засомневался Дима, – что-то очень уж от дорожки близко. Люди ходят, увидят нас…

– И пусть смотрят! – заявила Вика. – Мы что, плохое что-нибудь делать будем? – Глядя на мужа, она медленно облизнула губы. – И вообще, риск придает сексу пикантность.

Дима вздохнул, поставил сумку, вытащил из нее туристский топорик и двинулся к ближайшей березке. Вика тем временем уселась на удобное бревнышко, вытянула ноги, запрокинула голову, закрыла глаза и мечтательно улыбнулась.

Дима примерился и нанес березке первый удар.

Из глубины леса протяжно заухало. Дима замер.

– Ё-моё! – сказал он испуганно. – Это еще что такое?

– Да филин какой-нибудь, – легкомысленно ответила Вика. – Чего ты испугался-то?

– Филины, – возразил Дима, – и совы там всякие, они по ночам только ухают.

– Да какая разница? Ты, в конце концов, хочешь или не хочешь, а, Димкин? Ну ладно, заждался, мальчик, ну иди ко мне… Первый сеанс, дрова потом… – Вика потащила через голову свой топ.

В этот момент на лужайку вышло сразу трое мужиков: с одной стороны – двое молодых, коренастых, коротко стриженных, с бычьими шеями, чистые братки; с другой – рубщик мяса с Бугровского рынка.

– Ёкэлэмэнэ! – воскликнул один из братков, глядя на рубщика. – А ты, косоглазый, куда приперся-то? Тебя кто звал-то? Понятия не для тебя, что ли? Давай вали, пока цел! Ты, чувак, – обратился он к отвесившему челюсть Диме, – тоже свободен. А ты, красивая, – браток уставился на замершую с тряпочкой топа на голове Вику, – оставайся. Мы пацаны правильные, обижать не будем!

Второй заржал.

Рубщик мяса оскалил зубы и зарычал. С деревьев полетели листья.

– Ой, страшно! – издевательски пропищал первый браток.

– Я щас прям обосрусь! – подхватил второй.

Вика наконец сняла топ. Глаза ее странно блестели.

Рубщик двинулся на братков.

– У, лешаки проклятые! – прохрипел он.

– Не ссы, абасы! – проронил второй браток. – Наша территория, сейчас свистнем, братва подвалит, последний глаз на очко натянем!

На лужайке появилось новое действующее лицо. Дима узнал нелепого очкастого дылду, мельком виденного на рынке.

– Руки прочь от девушки! – выкрикнул очкарик. – Все прочь! Девушка, ничего не бойтесь, я с вами!

– Ну, бля, набежало! – усмехнулся первый браток. – Ты-то куда, лошина позорная?

– Девушка, ложитесь! Лицом вниз! Быстро! – Очкарик дал петуха, но Вика почему-то послушалась и упала ничком.

Очкарик повернулся к браткам и рубщику спиной.

…Что было потом, Дима помнил плохо. Его неудержимо рвало, а на лужайке никого, кроме рыдающей Вики, уже не осталось. Только, в успевших надвинуться и даже сгуститься сумерках, как показалось, выглянуло из-за деревьев лицо с косматыми бровями, коротко, жутко ухнуло и исчезло.

…Когда они добрались до дому, совсем стемнело.

– Ну тебя, Смирнов, к чертовой матери с твоим экзотическим сексом! Извращенец! – сказала Вика, запираясь в ванной.

«Ну вот, – подумал Дима, – как всегда… Переклинится на дряни какой-нибудь, меня втянет, а потом я же и виноват. А кто ж еще виноват, как сказала Вика, когда в прошлом году ей на трусы, что на балконе на веревке сушились, голуби нагадили. Ты, Смирнов, и виноват!..»

…А смотрящий леший Викентий, сделав строгий выговор двум молодым отморозкам, Аркадию и Григорию, принял окончательное решение: пробиваться к этому… к Вильмоту… а то погибнет лес.

– З-з-з-з! – басовито звенят высоковольтные провода.

– З-з-з-з! – вторят вьющиеся на чахлыми цветами мушки.

Август, зной. Девятилетняя Злата сидит на занозистом деревянном ящике, принесенном кем-то к опоре ЛЭП. Кругом зонтики. Это такие растения – голый стебель, а сверху вроде абажура. В августе, мама говорила, они ядовитые. А может, в апреле, Злата забыла.