Страж фараона - Михаил Ахманов Страница 16

Он обратил лицо к охотнику и, тщательно подбирая слова, вымолвил несколько фраз. Тот ответил, потом, вытащив из-за пояса палку, протянул ее Инени. Эта дубина с каменным навершием была толщиною в два пальца и длиной в руку; дерево казалось темным, отполированным прикосновением ладоней и очень прочным. Хо совал свою палицу жрецу, что-то настойчиво повторяя.

– О чем это они? – Семен подтолкнул Ако локтем в бок.

– Премудрый Инени сказал, что пойдет в их деревню и рассудит вождя с колдуном. Хо теперь говорит: докажи свою силу, сломай мой кийи. Это дубинка, хозяин, которой бьют слонов. Сначала их колют копьями в ноги, чтоб перерезать сухожилия, потом, когда зверь упадет, отсекают хобот и бьют в голову, в особое место меж ухом и глазом. Лучший воин бьет, а другие вспарывают брюхо и...

– Избавь меня от подробностей, дружок, – сказал Семен и, неожиданно для себя самого, взял из рук охотника палку. Сенмут что-то с тревогой выкрикнул, глаза Инени расширились, будто он тоже хотел его остановить, но пальцы Семена уже обхватили рукоять и каменный набалдашник. Он стиснул челюсти, мышцы его напряглись, закаменели на мгновение, потом раздался сухой, похожий на выстрел щелчок.

– Ну, хозяин... – пробормотал Техенна, выкатив глаза. – Жаль, тебя не было рядом, когда Сет выпустил кишки Осирису!

– Истинно так! – поддержал Ако. – Чтоб мне пива больше не пить!

Семен повернулся к брату:

– Я отправлюсь с этими людьми в их селение. Не тревожься и не отговаривай меня – мне не грозит опасность. Во всяком случае, меньшая, чем тебе или мудрому Инени... ты согласишься с этим, если вспомнишь, откуда я пришел.

Кивнув охотнику Хо, он бросил на землю обломки кийи, вытянул руку к холмам и повелительно произнес: “Шабахи!” На лице Хо расплылась довольная улыбка; подхватив свое копье, он прикоснулся ладонью к груди и, не говоря ни слова, зашагал к висевшему над саванной солнцу. Двое его спутников шли за спиной Семена, но он не улавливал ни шелеста трав, ни иных шорохов и звуков, будто кралась за ним пара огромных пантер. Потом раздался голос Сенмута:

– Ако! Ты пойдешь с ним и будешь глядеть своими глазами и слушать ушами, дабы не было беды для брата моего! И скажи в селении так: если замыслят злое, гнев Амона падет на их головы! И еще скажи: у пер'о – жизнь, здоровье, сила! – больше лучников, чем травинок в этой степи!

– Они знают об этом, господин, – прогудел Ако, и вскоре тень его соединилась с тенью Семена.

“Куда я иду? – раздумывал тот. – Зачем? Для чего? Из желания убедиться, что мир вокруг реален, что, кроме речных берегов, корабля и встретившихся мне людей, есть и другие земли, другие люди?” Возможно, это было так, но ему казалось, что есть еще какая-то причина, что-то такое, что двигало им, чего он был не в силах распознать. Любопытство? Стремление к действию? Нет, не то... пожалуй, не то...

Семен поравнялся с охотником и, стараясь говорить отчетливо и медленно, спросил:

– Как зовут твою дочь? Как ее имя? Кажется, вопрос был понятен его проводнику.

Охотник нахмурился, будто о чем-то размышляя, потом пожал плечами, бросил: “Дочь Хо!” – и добавил несколько непонятных фраз.

– Ее зовут дочь Хо, господин, и у нее нет другого имени, – пояснил Ако. – Имя будет, когда родится первый сын. Пока она слишком мала.

– Слишком мала? Сколько же ей лет? После кратких переговоров с охотником Ако сообщил:

– Десять и еще два. Или один, он в точности не помнит. Но он сказал, что каждый месяц меж бедрами ее течет кровь, и, значит, она созрела для мужчины. Тем более для вождя! Большая честь попасть в его хижину и на его циновку! Не только честь: Хо получил от Икеды двух коров и двух телят, шкуру леопарда и звание первого охотника.

Каримба столько бы не дал. Каримба жаден, и не в его власти назвать охотника лучшим и первым.

– Сукин сын! – пробормотал Семен на русском, глядя в широкую спину Хо.

Теплое чувство, которое он испытывал к этому человеку, испарилось; Семен подозревал, что не забота о дочери и не желание предотвратить свару погнали Хо к речным берегам. Скорее, пара коров, пара телят и шкура с почетным званием... Не заберет ли вождь подарки, если Каримба отнимет девочку? Надо думать, заберет... Вожди коровами зря не бросаются...

Тут припомнилось Семену, как сидел он в яме у Эрбулата, одного из своих хозяев, и как толковали хозяйские женщины о соседе: мол, нечестивец и зверь, из тех поганых псов, каким отомстит Аллах! Толковали вполголоса, ибо соседа боялись; был он человеком Басаева и как-то – то ли своей рукой, то ли при дележке пленных – схватил девчонку лет двенадцати, дочь, как думалось, бизнесмена из Астрахани или Ростова. Но бизнесмен оказался врачом, деньги на огромный выкуп вымаливал по друзьям и родичам, а Эрбулатов сосед его поторапливал, каждый месяц отправляя по пальцу дочки.

Долго не вспоминал Семен про эту историю, а вот – надо же! – вспомнил! И сам озверел, как Эр-булатов сосед. Там – девчонка, и тут девчонка, и неизвестно, что страшней: пальцы терять или подвергнуться в двенадцать лет насилию. Бродила в нем мысль, что это, может, и не насилие вовсе, а местная традиция: солнце жаркое, девушки зреют, как шампиньоны на унавоженной грядке, в двенадцать – невеста, в двадцать – мамаша с целым выводком, а в тридцать уже покойница. Все это могло быть так, но он еще оставался человеком другого времени, другой земли, других понятий, и они, эти понятия о добре и зле, наполнили душу Семена гневом и состраданием. Теперь он знал, для чего идет в Шабахи.

Должно быть, его лицо переменилось, – Ако, шагавший рядом, вдруг спросил:

– Что с тобой, хозяин? Ты выглядишь так, будто яростная Сохмет в тебя вселилась!

– Может, и вселилась, – буркнул Семен, мрачно озирая пологие склоны холмов. Солнце – огромное, багряное – повисло над их вершинами, налетевший ветер пробудил голоса травы, заставив ее шелестеть то жалобно, то тревожно, и в этой жалобе-тревоге Семену чудились стоны какого-то существа, слабого и беззащитного, будто пойманный в капкан зверек.

Близился вечер. Где-то неподалеку протяжно взвыл шакал, гиены ответили ему пронзительным хохотом, паривший в вышине стервятник внезапно ринулся вниз, растаяв в солнечном сиянии. Они миновали ущелье меж двух холмов, перебрались через мелкую речку, по берегам которой пасся скот, и, одолев еще одну возвышенность, увидели круглые хижины под остроконечными кровлями из связок сухой травы – деревню Шабахи. В центре деревни – площадь с водоемом и ручьем, сбегавшим со склона холма, столбы, соединенные жердями для сушки шкур, обложенные камнем ямы, в которых пылал огонь, собаки, козы, дети и сотни мужчин и женщин, суетившихся у своих жилищ, у водоема и примитивных очагов. Загонов для скота Семен не заметил; быки и коровы свободно разгуливали на равнине, и, судя по изобилию стад, Шабахи была поселком не бедным.

Хо обернулся, что-то сказал своим братьям, и те помчались в деревню со всех ног, подпрыгивая, размахивая копьями и вопя так, будто за ними гналось целое стадо разъяренных слонов. Дети и псы разбегались с их дороги, но следом повалил народ, все больше мужчины с дубинками и копьями, хотя и женщин тоже хватало. Вскоре шум и гам перекинулись на другую сторону поселка, и Хо замедлил шаг – видимо, ждал, пока известие о благородном госте не соберет побольше публики. Спускаясь по склону холма, Семен разглядел, как к площади направляются две процессии с солидными мужами во главе: один – в леопардовых шкурах и страусиных перьях, другой – в балахоне, обвешанном погремушками и костями.