Вселенский расконвой - Феликс Разумовский Страница 18

А в глубине души Бродова мучило сомнение – может, он спит и видит не привычный, со Свалидором, сон, а вот этот странный, с амбалом-гуманоидом. С суперэлитным патентованным бойцом с милой кликухой такой Гвидалбархай, что в вольном переводе, блин, со стародорбийского примерно означает «потрошитель». М-да…

– Не по-человечьи, говоришь? Не по-людски? – рассмеялся Серафим, сунул в огурчик вилку, и в голосе его послышалось презрение. – Да я бы с тобой, Даня, и разговаривать не стал, если бы не был ты, Даня, ассуром. Люди, человеки, хомо сапиенсы. Алчные, тупые, амбициозные твари, возомнившие себя венцами эволюции. Не знающие ни кто они такие на самом деле, ни что у них в душе, ни что у них вокруг. Вернее, не желающие знать. Венцы мироздания, блин. Такую планету просрать!

Очень зло сказал, искренне и вроде бы даже с сожалением.

– Просрать? Планету? – Бродов перестал жевать, нахмурился, выразил вялый интерес. – Что-то я не понял. Вот же он, шарик. Крутится-вертится голубой. Все на той же орбите. А вот мы, алчные, тупые, амбициозные твари. Все на том же голубом шарике. Может, объясните, дяденька?

Хорошо сыграл, на уровне, ни на йоту не показал, что тема ему знакома. И сразу же вспомнил Дорну. Ее глаза, голос, губы. Где она сейчас, с кем, пересекутся ли снова их пути?

– Только вы на нем, Даня, уже давно не хозяева, – ухмыльнулся Серафим, крякнул и вилкой загарпунил сардинку. – Как там ваш этот кашевар-то поет? Кукол дергают за нитки, на лице у них улыбки? Это, Даня, про вас, про вас, вернее, про твое сраное человечество. Ну давай, что ли, наливай.

– А, вот ты про что, – улыбнулся Бродов, выпил и пальцами потащил из банки испанскую маслину. – Как же, как же, знаем, знаем. Летающие тарелки, узоры на полях, таинственные истязатели, терроризирующие парнокопытных. И еще люди в черном, про них еще кино сняли. Вернее, все прочее человечество конкретно в дерьме, а они, эти люди, все белые и пушистые. Фигня, провокация, ересь, полный бред. Эх, хорошо пошло. А у тебя?

Интересно, и к чему это потрошитель клонит? Черта ли ему собачьего в этих разговорах про пришельцев? О бабах было бы приятнее.

– Муру эту сняли по заказу, чтобы выпустить пар. Слишком много накопилось информации, показаний свидетелей, кино-, фото– и прочих материалов. А это уже наводит на мысли, это уже не шутка, – взял колбаску Серафим. – Вот и свели все дело к трепу, к веселухе, к наибанальнейшей комедии. Помню, как-то Мазарини во время ужина в Сен-Клу сказал: «Граф, если угодно вам остаться незамеченным на улице, смело вставайте под фонарь», а уж он-то был не дурак, далеко не идиот. Эх, если бы ты, Даня, только знал, как мы набрались тогда. – Потрошитель рассмеялся, приложился к кваску, и от веселого настроя его не осталось и следа. – Конечно же, просрали. Вчистую. Гуманоиды с Персея трахают ваших баб, инсектоиды с Центавра похищают детей, рептозоиды с Цереры прилетают на сафари. Отгадай с трех раз, на кого же они охотятся? Да у вас не планета, блин, а гадюшник, отстойник, клоака, помойка, межгалактический зоопарк. Венцы мирозданья, такую мать. Да вас же держат за уродов, за скотов, за дичь. Вернее, так вы сами себя держите. В коленно-локтевой позиции. Все чего-то делите, перетираете, выясняете, кроите. Войны, войны, войны. И добром это, чует мое сердце, явно не кончится. – Потрошитель замолчал, посмотрел на Бродова и улыбнулся вдруг очень добро, с детской непосредственностью. – А мне бы, блин, этого очень не хотелось. Ну что, может быть, уже пора кликнуть баб? Давай что ли, ассур, расслабимся, вдарим по рубцу [12], ну, ты как? Несмотря на выпитое, и выпитое изрядно, выглядел он молодцом, совершеннейшим огурчиком – чувствовалась большая практика. Да и потом «Абсолют», он и в Африке «Абсолют», а провисная белорыбица, она и в Арктике белорыбица. А уж в сочетании с чавычей, маринадами, балыками, языком…

– Э, брат, давай-ка сначала здесь закончим, – отвертелся Бродов. – Может, популярно объяснишь, зачем меня нашел? И как? А бабы никуда не денутся, только ласкучей будут. Знаешь, как в той песне поется – первым делом мы испортим самолеты, ну а девушек, а девушек потом.

– Ох, Даня, Даня, эта гнилая людская сущность так и прет из тебя, – огорчился Серафим, тяжело вздохнул и, чтобы, как видно, немного утешиться, начал дефлорировать бутылку. – Ну нельзя же так нечутко относиться к женщинам. Тем более к вашим. Знаешь, – он умело закончил с пробкой, приласкал посудину, водрузил на стол, – я трахал многих. За весьма солидный исторический период. Видывал и баядерок-девадасси [13], и египетских алмей, и афинских диктериад [14], и крутобедрых лакидемонянок, и амлетрид, и куртизанок, и гетер; Пигарету [15]драл, сношал Гнотену [16], Теодоту [17]брал, имел Таис [18]. И вот что я тебе, Даня, скажу, – Потрошитель замолчал, значительно оскалился и чем-то сделался похожим на дохлого бульдога. – Все они в подметки не годятся вашим бабам. Русские скважины самые лучшие, бурил бы и бурил, не вылезал. Это я тебе точно говорю.

– Ну вот, блин, елки-палки, опять ты за свое, – огорчился Бродов. – Сима, хорош про баб, давай по существу. Колись до жопы, зачем звал. Вещай, как на духу, не хитри.

– А я и не хитрю, – усмехнулся Серафим и начал разливать по стаканам, – а предлагаю крепкую мужскую дружбу. Боевую. Понимаешь ли, у меня, как у всякого гуманоида, появилась некоторая проблемка. И решать ее гораздо лучше, когда рядом верное плечо. Крепкое, широкое, испытанное. Да и у тебя, Даня, как я заметил, тоже все складывается не просто. Вернее, не у тебя, у парня одного, отправившегося в «жигулях» на небеса. Вот я и предлагаю работать в паре, в унисон, идти в одной упряжке. Другана-то твоего, судя по всему, ухлопали мои давние знакомые. От которых вся моя головная боль. Вот бы нам с тобой, Даня, двух зайцев одним ударом. Вернее, блин, не зайцев – этих моих давних знакомых…