Цена короны - Татьяна Серебряная Страница 2

Невидимый пока конь с медленной рыси перешел на шаг. Еще несколько мгновений — и всадник стал виден в круге неверного света.

— Баба… — еле слышно ахнул юнец. — Как есть натуральная баба…

Что уж тут говорить — внял, внял Пресветлый Сеггер искренней молитве, идущей если и не прямиком от сердца, то уж всяко от части организма, не менее важной для юноши…

Хотя обратиться к всаднице со словом «баба» едва ли кто-нибудь бы рискнул, по крайней мере в ином месте и в иное время. Скорее подобало бы обращение к ней «благородная сайрис», как говорят в Туллене и Аккении, либо же «каанум», как йордлинги называют дочерей своих самых могущественных и знатных родов.

Молодая, высокая и стройная, уверенно и непринужденно сидящая в мужском седле. Совсем непохожая на здешних горянок: кожа белоснежная, глаза огромные, вовсе не те щелочки, сквозь какие взирают на мир женщины йордлингов. И красивая… Ну до чего же красивая!

Впрочем, шепелявый главарь красотой наездницы не восхитился. В голове его словно бы защелкали купеческие счеты, складывая грядущий барыш: конь — чистокровный тулленский жеребец преизрядных статей — две сотни флорианов. Роскошная, серебром отделанная упряжь — еще полсотни. Диадема, украшающая голову всадницы — сотня, самое малое, а может и подороже, смотря что за камешки в ней поблескивают. Одежда, вся вместе… с этим сложнее, трудно найти в здешних диких местах достойного покупателя… но если повезет, три десятка серебряных кругляшей с профилем императора Флориана выручить можно. Да и кошель, какой ни есть, при дамочке найдется. Станет ли подобная фифа отправляться в путь, не запасшись хотя бы сотней монет? Шепелявый решил, что никак не станет.

Общий итог получался весьма приятственный, побольше даже, чем от разграбленного селенья йордлингов, живут те небогато… Повезло так уж повезло. О том, что выкуп за пленницу благородного происхождения может составить куда большую сумму, бандит не стал задумываться. Становиться кровными врагами какого-нибудь могущественного семейства себе дороже. Нет уж, пусть ребята натешатся, наиграются, пуская красотку по кругу, пока не надоест. А потом можно продать ее куда-нибудь подальше, в бордель самого низкого разбора — там каждая вторая шлюха плетет небылицы, будто была когда-то принцессой, да кто ж им, шлюхам, верит…

Оружия у всадницы не видно. Жаль, конечно, какая-нибудь дамская сабелька, золотом да каменьями отделанная, хорошо бы пополнила грядущую выручку… Ну да ладно. Может, и к лучшему, — нет оружия, так и не вздумает отбиваться. Не помогла бы ей, конечно, ни сабелька, ни что иное, но все же меньше риска попортить товар.

Меж тем одинокая путешественница подъехала почти вплотную к костру, не подозревая о поджидающей ее весьма незавидной судьбе.

Главарь поднялся, кряхтя и изображая себя куда более старым и немощным, чем был на деле. Юнец тоже оказался на ногах, не сводя взгляда с наездницы и подрагивая от нетерпеливого вожделения. Хулгу продолжал (продолжала? продолжало?) храпеть.

— Шлежайте ш коня, милоштлифая гошпожа, — подобострастно заговорил шепелявый. — Не побрежгуйте передохнуть на нашем шкромном бифаке и ражделить наш шкромный ужин!

И шагнул вперед, готовый придержать стремя. Он твердо решил ломать комедию и не подавать сигнал к нападению до тех пор, пока всадница не спешится. А не то еще даст нагайки своему скакуну, и придется снимать с седла метательным ножом или дротиком.

А жеребец, надо сказать, явно обладал большим чувством самосохранения, чем его хозяйка: всхрапнул, дернул шеей, — и зубы его клацнули в опасной близости от руки главаря. Тот испуганно отпрянул от стремени и словно невзначай оказался рядом с дерюгой, прикрывавшей кистень.

Женщина не обратила внимания на выходку коня и не спешила покинуть седло. Спросила надменно:

— Кто вы, люди, разводящие костры в ночи и предлагающие мне отужинать аррухом?

Она кивнула на обглоданный остов свинокрыса. Ни тени издевки в словах ночной наездницы не прозвучало, но все же шепелявый почувствовал себя глубоко уязвленным. И решил: милостивый вариант судьбы будущей пленницы — дешевый бордель — отменяется. Он сменяет ее на что-нибудь банде бродячих троллей, а не сговорится, так попросту подарит, с троллями дружить полезно. А у зеленых чещуйчатых громил мужское хозяйство размеров устрашающих, прямо-таки убийственных для любой женщины. И ночь с изголодавшимися по любовным ласкам троллями переживет редкая пленница, да и та истечет на следующий день кровью…

Однако скрывать свое имя главарь не видел причин. Пусть знает, кого проклинать, умирая.

— Жовут меня Бо-Жаир, милоштлифая гошпожа. Шкромный паломник Бо-Жаир.

Всадница перевела взгляд на юнца. А у того, похоже, язык прилип к гортани, — довольно странно перед лицом той, кого юнцу предстояло в самом ближайшем будущем грабить и насиловать.

— Н-ну… дык… — выдавил наконец юноша и ничего более внятного так и не произнес.

Бо-Жаир (а может быть, и Бо-Заир, делая скидку на дефекты речи) не пришел на помощь своему засмущавшемуся подручному. Сказал, указывая на громадную похрапывающую кучу:

— А это, милоштлифая гошпожа, Хулгу. Шущество на фид штрашное, но нефиннее ребенка.

— Вы странствуете втроем на одиннадцати лошадях, скромный паломник Бо-Жаир, невинное существо Хулгу и юноша Нудык?

Вопрос всадницы прозвучал прежним тоном, вроде как и не несущим издевки. И вновь показался шепелявому главарю донельзя оскорбительным.

Изящная, отделанная серебром нагайка указала туда, где в отдалении были стреножены лошади бандитов. На сжимавших нагайку пальцах блеснули перстни, наверняка немалой цены, но Бо-Жаир не приплюсовал их стоимость к итогу своих счетоводческих выкладок. Бандита все сильнее захлестывала волна злобы. И в самом деле, что за ерунда: баба шляется в ночи одна, как последняя потаскуха, а вопросы задает, словно королева в тронном зале!

За растущим раздражением главарь не обратил внимание на интересный момент: приехала всадница совсем с другой стороны, однако же как-то сумела не только разглядеть во мраке бандитских лошадей, но и сосчитать их. Либо женщина видела в темноте лучше любой кошки, либо… Впрочем, даже о первом «либо» шепелявый не задумался.

— Шлежайте ш коня, милоштлифая гошпожа, — повторил он свое приглашение несколько более настойчиво и сгорбился в низком подобострастном поклоне. — Пришажифайтесь, и ошщашлифте нас фашим благородным именем, ешли желаете, и пошлушайте шкорбную нашу ишторию, и нощь жа рашшкажом пролетит быштрее.

Пальцы его отогнули край дерюги и коснулись рукояти кистеня. Не спешится сейчас добром — ссадит одним молниеносным ударом. Не беда, удовлетворить любовный пыл рыцарей большой дороги можно и с парой сломанных косточек, все равно долго не заживется.

Но всадница не успела ни покинуть седло, ни ответить отказом, а бандит не успел нанести свой фирменный удар, коим по праву гордился… События, разворачивающиеся до тех пор неторопливо и размеренно, замелькали вдруг с едва уловимой глазом скоростью.