Повилика - Катерина Крутова Страница 21

Этот вопрос поселяется на задворках сознания и постоянно всплывает в голове. Спускаю паруса, завожу мотор, наблюдаю за четкими движеньями Баса, машу встречным лодкам, отвечаю на реплики и поддерживаю разговор, но внутри гудит тревогой, точно трансформатор под напряжением Ликина фраза в ночь перед расставанием: «Я умру без тебя…» Что за дурацкая насмешка судьбы — я умираю рядом с ней, а она без меня! Как легко, оказывается, сбежать, спасая себя, и как нехотя взваливается на плечи груз ответственности за чужую жизнь.

Мы подходим к берегу на французском приграничье — из примечательного только огромная стоянка яхт, все интересное в глубине материка. Спрыгиваю на деревянный настил, креплю швартовый и замираю, наблюдая, как аккуратно и уверенно ведет Бас свою красавицу. По причалу идем молча — Керн слегка пританцовывает, привыкая к твердой земле после морской качки, а я методично мысленно пролистываю альбом семейной жизни. Но ответов нет — как нет в моем сердце ненависти к жене, а в душе испуга за свою жизнь. Боязнь иного рода разрастается в груди, но я гоню ее до поры до времени.

Первый попавшийся ресторанчик на берегу похож на салун из фильмов про Дикий Запад. Длинная стойка, в центре сцена для выступлений, рядом с ней старое и, вероятно, расстроенное пианино. От вида инструмента музыка внутри взрывается, оглушает на мгновение и требовательно толкает в волшебный мир семи октав. Пока Керн заказывает еду и напитки, я уже поднимаю лакированную крышку и осторожно пробегаю пальцами. Удивительно — фортепьяно звучит прилично, отзывается теплотой на умелые касания, и я, точно влюбленный подросток, получивший приветливый отзыв на первую ласку, берусь за дело всерьез.

Кроме нас в заведении — человек десять. Судя по обветренным загорелым лицам — все бывалые морские волки, не то, что мы, впервые за сезон вышедшие в море. Им бы подошло буги-вуги или древняя кабацкая классика, чтобы все в едином порыве стучали кулаками и драли глотки, подпевая знакомые слова. Но мне мучительно надо высказаться — впервые за пятнадцать лет. Прохладные клавиши быстро принимают тепло пальцев. Благодарным эхом отзывается пианино на взятый аккорд. Гул в зале стихает — на меня глядят с интересом. Ждут бесплатный концерт. А я не в силах противиться вновь обретенному дару. Посеребренные лунным светом волны накатывают, и мелодия обретает голос. Из постукиваний пальцев, нот на обрывках и ритма в голове рождается робкая, как порыв ветра, неумолимая, как надвигающийся шторм, тайфуном рушащая привычный мир музыка моей любви и жизни. Руки яростно взлетают и внезапно замирают, пронзают сердца неистовой яростью и берут за душу запретным откровением. И я вспоминаю — каждая мелодия, как личный сеанс психоанализа, победа над демонами или принятие поражения. Обнажение нервов и рассказанная по секрету сокровенная тайна. Так я сочинял в молодости и так же играю сейчас. Погруженный в музыку я выныриваю на поверхность только под нестройные аплодисменты.

Рядом стоит Керн — восторженный, с горящими глазами, точно мы вновь юнцы, готовые разбивать сердца старшеклассниц на школьном балу. Подвигаюсь, уступая приятелю место на скамье. А после мы играем в четыре руки все подряд — от классики до забытого репертуара нашей группы. Бас еще и поет, через строку забывая слова, но немногочисленные зрители подхватывают с восторгом, заменяя паузы универсальным «на-на-на». Мы бьем по клавишам, пока пальцы не начинают ныть, а запястья не сводит. А после одновременно смеемся и обнимаемся как раньше за кулисами после концерта. Нас зовут за все столы сразу, бармен проставляет выпивку «за счет заведения», и мы бахаемся за стойку еще немного не в себе от пьянящего счастья чистого неразбавленного творчества.

Все эти годы я был лишен самого себя. Повилики забрали мою суть, превратив в медленно умирающую на берегу рыбу, открывающую рот, бьющую хвостом, забывшую о плаванье на просторах океана.

—Я не бросал музыку,— отвечаю на давно заданный вопрос.— Я ее утратил, а теперь обрел.

—Вижу.— Бастиан задумчиво разглядывает жидкость в высоком бокале.— Все эти годы я тебе завидовал.

Удивленно вылупляюсь на друга, пораженный откровением, а Керн продолжает, не оборачивая головы:

—Красавица жена, фантастически понимающая, до неприличия верная и любящая, озорная егоза-дочь, талантливая в отца, уютный дом, где хочется находиться подольше — до того там тепло и хорошо. Все, чего у меня нет и, видимо, уже не будет. И ты — размеренно довольный, точно нашел свое место в жизни. А то, что забросил музыку и мечты, так с кем не бывает. Все мы, взрослея, утрачиваем часть себя. Серьезным и сознательным нам кажется — это разумная плата за успешную, состоявшуюся взрослую жизнь. Твоя со стороны выглядела, как сказка.

—Сказкой и была — ширмой, представленьем для окружающих. Театрализованной сервировкой главного блюда. Галлюцинацией под анестезией, чтобы жертва не рыпалась и сидела на алтаре добровольно.

—Не нагнетай. И дом, и жена с дочерью настоящие. Да и отношение Лики к тебе выглядит вполне искренним,— Бас не глядит в мою сторону, а пересчитывает взглядом бутылки в баре.

—Конечно, искреннее. Искренняя любовь к еде!— зло выплевываю обиду, раздраженно и залпом выпиваю обжигающий теплый коньяк. На это Керн косится осуждающе — благородный напиток требует вдумчивого медлительного смакования. Но мне плевать — наливаю двойную порцию и спешу продолжить.

—В той или иной степени мы все — ментальные каннибалы. Даже я,— Бастиан останавливает мой порыв, положив руку на плечо и заглянув в глаза.

—Спроси любого женатого — и тебе расскажут, как законная супруга между делом выедает мозг своему благоверному. Оглядись вокруг — люди добровольно ищут зависимости, чтобы упростить жизнь, достигнуть желаемого, сбежать от ответственности. Почитай классиков — вся природа человеческих отношений построена на симбиозе — взаимовыгодном паразитировании, где слабый выживает за счет сильного, а сильный отдает часть навыков, энергии, а иногда и жизни для защиты нуждающегося. Подумай, что ты приобрел, а что потерял?

—Потерял себя…— говорю очень тихо, но Бас насмешливо выгибает бровь.

—Вот он ты! Сидишь, глушишь дорогой коньяк, как дешевое пойло. Отказываешься от доступных красоток, в силу закоренелой семейности, и играешь, точно бог шепчет на ухо. Влад, каким я его знаю — иногда до скучного правильный, непостижимо талантливый и верный на уровне днк.

—Годы жизни,— продолжаю тихое нытье над бокалом.

—Брось!— Керн раздраженно хлопает по стойке, и бармен оборачивается, готовясь повторить заказ. Но приятель отрицательно качает головой:

—Нет другой реальности, в которой ты — известный композитор, а я — саксофонист. Гадать, что было бы — путь в никуда. Если бы ты не встретил Лику, если бы я не влюбился в Полин… Ты пятнадцать лет был счастливо женат на женщине, которую выбрал сам — по доброй воле, чтобы быть с ней в болезни и в здравии! А мне потребовалось пятнадцать лет, чтобы признаться — чертова татуировщица видела меня насквозь. С этим долбаным клеймом — я стал самим собой. Не спившимся музыкантом средней руки, волочащимся за каждой смазливой официанткой, а доктором Себастианом Керном, который знает и любит свое дело. Отмотай назад и спроси того парня в переулке — и он с готовностью не пойдет — побежит снова набивать сердце, обвитое плющом. Только в этот раз наберется смелости для поцелуя. Потому что лишних десять лет одинокой немощной старости ничто в сравнении с годами, прожитыми вместе.