Уши в трубочку - Юрий Никитин Страница 21

Я буркнул недовольно:

– Так вот и делай вид, а не умничай. Умных женщин неберут даже в любовницы. Функция отвергает… Кстати, пристегни ремень.

– Здесь за непристегнутый штрафуют? Или сразу в тюрьму?

– И то и другое, но за нами хвост, придется закладыватьвиражи, расшибешь лобик.

Она оглянулась, тщетно искали глаза в массе автомобилей тотединственный, что нас преследует.

– Какой из них?

– Откуда я знаю? – огрызнулся я. – Знаю, что естьхвост. А то и не один. Скажем, один от триады, которому принадлежит этотстриптиз-бар, другой от их конкурентов, которым до зарезу надо знать, , что мывысматривали, третий от русской мафии, она теперь везде, это почище русскихтанков на улицах Вашингтона, четвертый… ладно, пропустим, а вот двенадцатыйможет быть как раз теми, кто нам нужен.

Она посмотрела на меня со страхом и восторгом:

– Какой ты…

– Я такой, – согласился я довольно.

– Какой ты циничный, – договорила она.

– Вот такое я говно, – согласился я. – Я же демократ,не знала? А демократы признают, что они – говно, но из этого делаютмужественный вывод, что нужно научиться жить в говне, не притворяясь, не ломаякомедии, не изображая мужественность, стойкость, честность, верность, раз онине присущи человеку изначально. И вот тогда, когда в мире не будет никакогопритворства, когда все будут такими, какие они есть на самом деле, то естьгрязнейшими из свиней, можно жить честно, ибо всем всегда будет ясно, чтоожидать от говна.

Она спросила обалдело:

– Че…го?

– Все, – ответил я твердо. – Всего. Кроме надуманных инесвойственных человеку абстрактных понятий вроде верности, чести, доблести,любви и классической музыки… Держись крепче!

Я заложил крутейший поворот и на полном ходу влетел в узкий,словно в старом Неаполе, переулочек. За спиной вспыхнуло красным, нас догналаслабая волна жара. Машину слегка тряхнуло, занесло, но я выровнял, выскочили,сбив невысокий заборчик, на детскую площадку, где ни одного дитенка, затокрепкие мужички за столом треплют рыбу, а на качелях и каруселях панки и наркис сидюками на груди и в массивных наушниках, делающих их еще больше похожими натех, от которых не успели отклеиться.

Я пронесся напрямик, ломая и сшибая, но даже сонные наркиуспевали выпрыгнуть буквально из-под самых колес, хотя неслись мы со скоростьюнизко бреющей крылатой ракеты. Врассыпную ринулись собаки, они безмятежно сралив детской песочнице, теперь с полгода будут маяться поносом, снова треск иразлетевшиеся дощечки заборчика на противоположной стороне, это мы покинулиместо отдыха. Торкесса вскрикивала, я бешено вертел руль, машина пошла по дугевдоль домов. Я наметил место, где выскочить, но на дороге, ессно, некий дуреньрешил выгрузить картонные коробки, торкесса закрыла глаза и сжалась в ком, новсего лишь разлетелись серыми клочьями, пустые.

– Это он в нового русского играл! – крикнул я.

– Как это?

– Не видела, у него на коробках надписи самых дорогихфирм! Электроника, бытовая техника… Чтоб соседи видели. А на самом деле пустые…

Когда покидали дворы, навстречу ехала белая машина с цветамии воздушными шариками, молодожены, я резко подал руль влево… нет, вправо, нет,все-таки влево, ибо снова треск, выскакивающий из-под колес человечек, ишь,вздумал выгружать прямо на дороге бидоны с молоком, кто ж теперь возит вбидонах, дикарь…

– Мог бы и объехать, – сказал торкесса.

– А пусть не ставит на дороге! – огрызнулся я.

– Он не на дороге, – уличила она. – Это ты поехал…

– Русский человек называет дорогой место, – отрубил явеско, – где собирается проехать. Держись!

Сбили выгружаемую посуду, явно чешский хрусталь, он такзвенит, так божественно звенит, особенно когда вот так в десяток сервизовсразу, а потом еще и на самом краю тротуара перед выездом, вернее, выпрыгом напроезжую часть улицы, разнесли газетный киоск. Во все стороны разлетелисьжурналы с яркими красочными обложками. Один упал на лобовое стекло, порнуха,ветер начал перелистывать, я засмотрелся, торкесса отчаянно завизжала:

– Мы на встречной полосе!

– Извини, – пробормотал я.

При резком повороте журнал смахнуло в сторону под колесагрузного МАЗа, толстый протектор припечатал глянцевое тело Бритни Спирс, из-зачего я сразу возненавидел МАЗы всех модификаций. Проскочив через сплошнуюполосу на свою сторону, я пробормотал со вздохом:

– Ну вот и я внес свою лепту в борьбу с детскойпорнографией.

Торкесса спросила уличающе:

– Так ты демократ или не демократ?

– Еще не полностью, – признался я. – Вот выдавлюостатки зачатков совести, а также ошметки понятий о верности и прочихнедемократических химерах, вот тогда стану в их ряды… Держись крепче! Наспробуют взять в клещи.

Я сцепил зубы, уперся в сиденье, в черепе всплыла мрачнаямысль: ну, гады, вот теперь я вам покажу, что у нас национальный вид спорта –езда на желтый свет. Кто не рискует, тот не лежит в гипсе и того не хоронят вгробу из красного дерева.

– Держись, – повторил я. – Где наша не пропадала! Вездепропадала… Пора брать реванш!

Я вел на предельной скорости, проскакивал междубольшегрузными грузовиками, а когда впереди начал привычно разворачиватьсятрейлер, проскочил в узкую щель за секунду, как сузилась еще. За спинойлязгнуло, заскрежетало, полыхнуло жарким огнем, словно раскаленный метеоритударил в офис Сибнефти.

Я часто смотрел по жвачнику городскую хронику, где всегдаподробно и со смаком, привлекая зрителей, показывают все автокатастрофы, ихтолько по Москве не меньше ста в день, погибшие исчисляются десятками, араненых сотни, разбитые вдрабадан авто смотрятся шикарно. Любой с жаднымлюбопытством смотрит на смятые в лепешку мерсы, расхреняченные бээмвэ,сплющенные джипы, на кровь на выбитых стеклах, на искореженное железо, но ниразу я не видел, чтобы машины загорались при столкновениях хоть лоб в лоб, хотьот удара о столб, хоть из-за падения с эстакады… однако сейчас все до единоймашины взрываются так, будто каждая является замаскированным бензовозом,перевозящим контрабандный бензин из Ирака.

Нас то и дело догонял вал огня, стена пламени всегда такаяослепляюще жаркая, что я успевал увидеть на домах отпечатавшиеся силуэты,особенно меня поразил силуэт девочки, играющей с мячом: испепеляющий жарпревратил их в пепел, оставив на стене лишь негатив с застывшим вверху мячиком.

Сзади грохотало, лязгало, а ударная волна то и дело пыталасьвырвать руль, я отчаянно крутил во все стороны, хотя по-прежнему мчимся поидеальной прямой. Торкесса охрипла визжать, то смотрела на меня круглымиглазами, то оглядывалась на преследователей, и тогда глаза становились вовсеквадратными.