Дверь обратно - Марина Трубецкая Страница 21

— Полотенце где?

— Так не носил он с собой. Банщик Митька его казенным обтирал.

— А шампунь?

— А что это? — Вылупил он на меня оранжевый глаз.

— Ну голову чем моют.

— А! Ну ранее ему кухарка наша из яйца чего-то намешивала, а уж как новый век начался… вот, — внутри появился какой-то пакетик, — новейшее средство от немецкого химика Ханса Шварцкопфа. Водой разбавлять надо.

Взяв этот кулек, я отправилась в помывочную. В пакетике оказался порошок, пахнущий фиалкой. Ничего такой запах! Я с осторожностью нанесла его себе на волосы, потерла, прополоскала — вроде нормально. Повторила процедуру. А остатки использовала для тела. Лепота! Вспомнив про зубную щетку, лично врученную мной саквояжу, я и зубы почистила. Обтеревшись кое-как нижней рубахой пятничного любителя Сандунов, я стребовала с Саввы Юльича новый комплект своей же одежды. И вот такая вот вся сверкающая, как новый пятак, вернулась обратно в центральную избу.

Табун уже был в сборе. Куча народу толпилась возле стола, оживленно беседуя. К трапезе еще не приступали, похоже, ждали нас. Заметив мое появление, вперед вышел могучий седовласый коневрус и низко поклонился.

— Мудрослов-нур, нурлак этого стойбища.

Похоже, что-то типа вожака табуна, догадалась я.

— Стеша, — поклонилась и я, подумала и добавила: — Турист.

Судя по недоуменным взглядам присутствующих, про туристов они не слыхивали. Поэтому Мудрослов что-то хмыкнул в густую окладистую бороду и пригласил разделить с ними хлеб-соль. Я думала, что меня тут же засыпят вопросами, но нет. Все разговоры за столом касались только прошедшей охоты. Я же себя чувствовала просто дура дурой, питаясь за одним столом с детьми. Еда, несмотря на мое предубеждение, была вполне себе — тушеное мясо с какими-то кореньями. Но удовольствия я большого не получила. Стоя есть было непривычно, особенно на гудящих после долгого перехода и бани ногах. Поэтому я еле-еле дождалась конца трапезы.

После того как все поели, табун вышел на улицу и обступил меня. Я, с позволения коневрусов, уселась на стоящую во дворе колоду. Увидев, что народ и не думает расходиться, смущенно кашлянула.

— Какие дела в мире? — пришел мне на помощь Мудрослов. — В каких странах побывали, какие чудеса видели?

При слове «чудеса» жеребята, пододвинув взрослых, подлезли в первые ряды и с обожанием посмотрели на меня. Выражение их лиц так напомнило мне нашу детдомовскую малышню, что я, наплевав на все, выложила про всю свою жизнь, начиная с нахождения саквояжа. Рассказ затянулся до глубокой ночи, так как приходилось постоянно отвлекаться, пытаясь доступно объяснить непонятное коневрусам. А непонятного в моей прошлой жизни нашлось для них немало. Они никогда не слышали не только о всяческих технических штучках, но и о существовании детских домов не догадывались. Да что уж говорить, даже про обыкновенные ключи имели лишь самое смутное представление. Зато существование говорящего «чумадана» и двухголовой птицы было встречено с пониманием.

Когда я закончила свой рассказ, табун решил, что утро вечера мудренее, и отправил меня спать все в ту же центральную избу. Оказывается, за печкой были еще небольшие помещения — клети. Но ничего похожего на кровать там не наблюдалось, поэтому пришлось объяснять сопровождающим особенности сна рода человеческого. Высказав свои доводы, я обзавелась кучей выделанных шкур. На них-то и растянулась. После многодневного спанья на траве, завернувшись только в покрывало, на мягком пушистом ложе я чувствовала себя просто по-царски. Спать долго я так и не научилась, поэтому просто лежала, блаженно вытянув гудящие ноги.

На следующий день табун с утра опять умчал куда-то по своим делам. В становище остались только совсем маленькие дети и дежурные, или как там они называются? Саквояж отрывался по полной, каких только песен он не спел коневрусовой детворе, каких баек не рассказал! Я же наслаждалась тем, что никуда не надо идти. Можно просто сидеть, вытянув ноги, и слушать нескончаемый треп Саввы Юльевича. Вечером наступила моя вахта. Теперь уж я взрослым особям рассказывала про всякие технические штучки моего мира. Коневрусы дружно ахали, но по глазам было видно, что верят не во все. Особенно впечатлил хозяев рассказ про телевизор и космический корабль. Но спорить они не спорили, наверно, это противоречило их кодексу гостеприимства. Птах временами показывался на глаза с очередным сусликом в лапах и тут же пропадал опять. Так прошло три дня. Пока на исходе третьего Мудрослов не собрал опять весь табун в круг и не сообщил, что, посовещавшись со старейшинами, они приняли решение:

— Во-первых, девочка, запомни, если ты решишь остаться у нас, то — милости просим. Будешь в табуне сказителем. Жеребят вон воспитывать помогать, нас зимними вечерами байками развлекать. Урочища здесь богатые. И зверья всякого в лесу, и рыбы в реках, и птицы перелетной. Так что лишний рот нам не помеха. В тягость ты нам не будешь, только в радость. — Слова эти были встречены одобрительными киваниями табуна. — А во-вторых, — нурлак сделал внушительную паузу, дожидаясь полной тишины, — давно у нас мысли были сходить за Борей, да все оттягивали. А теперь чего уж, — он махнул хвостом, — все один к одному. Зверья набили много. Стада земляных оленей расплодились. Самим нам столько ни к чему. А товарец кой-какой, который только за Бореем имеется, нам необходим. Так что, ежели есть желание, то поезжай вместе с обозом в землю людскую.

— А что за Борей такой? — спросила я, поняв, что он закончил свою речь.

— Борей — так ветер студеный кличут. Поэтому горы на севере тоже Бореем зовутся. Потому как уж больно Стрибог[12] там серчает, ветрами холодными путников пугает.

Дав мне время подумать, Мудрослов удалился. Хотя о чем тут и размышлять? Здесь я от тоски помру. Ни книг, ни людей. Разговоры про охоту и дальние пастбища для их земляных оленей мне ну совсем не интересны. Так что и думать не о чем — конечно, еду. Но чтоб не показаться свинотой неблагодарной, я усиленно делала вид, что взвешиваю все «за» и «против».

Все следующие дни в стойбище кипела работа. Сортировались звериные шкуры, вырезались из каких-то костей и красились яркие бусины, вялились мясо и рыба, пеклись сухие лепешки. Шились шубы из неизвестного мохнатого меха. И еще делалась сотня дел, смысл которых был мне вовсе непонятен. Даже жеребята, покинув нас с саквояжем, все больше времени проводили, участвуя в веселой кутерьме взрослых. Наконец, наступил канун отъезда. О своем решении ехать с обозом я объявила уже давно. Птаха от греха подальше сунула в саквояж. А больше у меня и дел вроде не было.

Светлоглаза специально для меня сшила меховую одежду. Что-то типа комбинезона, шубы с капюшоном и нечто похожее на унты. Так что подготовлена я была на «отлично».

Единственное, что выглядело странно, так это сам обоз. Мне сдуру представлялось, что мы сядем в телеги и поедем. Единственное, что меня в этих мечтаниях смущало, так это то, что я не понимала, кто их повезет. Впряженного коневруса я представляла слабо. Оставались, конечно, еще их олени. Может, они? Но как с телегами по горам? Но главное, что и телег-то никаких не оказалось. Были странные клетки, частично из дерева, частично из кости. Но без колес! Не зная толком технологии, я все ж надеялась, что колеса пристегнут в конце сборов. Ну куда ж дальше-то тянуть? На заре уезжать, а никто не чешется. Может, колесо не изобрели еще? И поэтому потащат все это добро волоком? Придется тогда срочно осчастливить этот мир величайшим открытием. И тогда я прослыву великим изобретателем архинужной вещи!