Драконы Погибшего Солнца - Трейси Хикмэн Страница 21

– Не плачь, доченька, – едва слышно произнес он, улыбаясь, – твоя мать уже здесь, она рядом со мной и позаботится обо мне. Все будет хорошо.

– Ох, папа, папа! – рыдала Лаура. – Не оставляй меня!

Карамон обвел глазами столпившихся вокруг него людей, едва заметно кивнул головой и чуть улыбнулся. Но глаза его продолжали кого-то искать.

– Где же Рейстлин? – прошептал он.

Лаура недоуменно подняла голову и потерянным голосом произнесла:

– Папа, но ведь твой брат давно умер.

– Он обещал подождать меня. – Голос Карамона зазвучал громче, хоть сам он заметно слабел. – Он должен быть здесь. Тика здесь. Не понимаю. Что-то неправильно. Тас… Что там сказал Тас насчет… Другое будущее…

Его взгляд обратился к Герарду, и он подозвал рыцаря к себе.

– Я попрошу вас… кое-что сделать, – произнес он. Дыхание с хрипом вырывалось из его легких.

Герард опустился возле него на колени, несчастье, случившееся со стариком, тронуло его гораздо больше, чем он мог себе представить.

– Я все сделаю, господин Карамон, – сказал он, – только скажите что.

– Пообещайте мне… – шептал умиравший, – поклянитесь честью рыцаря…

– Клянусь, господин. – Ему пришло в голову, что старик, должно быть, пытается попросить его позаботиться о дочерях или о внуках, один из которых был членом Соламнийского Рыцарства. – Что мне следует сделать?

– Даламар должен знать… Отведите, пожалуйста, Тассельхофа к Даламару. – Голос умиравшего внезапно стал громким и отчетливым. Старик пристально смотрел на Герарда. – Обещаете? Вы можете поклясться, что выполните мою просьбу?

– Но, господин… – молодой человек растерялся, – вы говорите о невозможном. Уже много лет никто не видел Даламара. Почти все уверены, что он давно умер. А этот кендер, который называет себя Тассельхофом…

Карамон поднял руку, разбитую до крови во время падения, и крепко сжал пальцы рыцаря.

– Обещаю вам, господин Карамон, – произнес Герард. Карамон улыбнулся. Он сделал выдох и больше уже не вдохнул. Его остекленевший взгляд остановился на рыцаре, рука даже в смерти продолжала сжимать пальцы Герарда. Рыцарь с трудом высвободил их и уставился на испачканную кровью ладонь.

– Господин рыцарь, я буду счастлив пойти с тобой к Даламару, но завтра я не смогу, – послышался у его локтя всхлипывающий голос кендера, утиравшего слезы рукавом курточки. – Мне нужно произнести речь на похоронах Карамона.

Рука Сильвана горела в огне. Ему не удавалось задуть пламя, и вокруг не было никого, кто бы мог ему помочь. Он стал звать мать или Самара, но никто не отвечал. Он злился, злился, злился на них. Как обидно, что они не обращают на него внимания. Затем Сильван вдруг понял, что они на него сердятся. Он подвел их, оставил в беде, и они к нему больше не придут…

С громким рыданием Сильван проснулся. Открыв глаза, он увидел над собой серого цвета навес. Зрение отказывалось служить ему, и поначалу он принял навес за потолок могильного склепа. Снова почувствовав боль в руке, Сильван вспомнил про огонь и, превозмогая боль, принялся дуть, чтобы погасить его. Боль пронизывала руку и молотом стучала у него в голове. Не увидев вокруг языков пламени, он сообразил, что это ему приснилось. Но боль в левой руке не была сном, она была настоящей. Он попытался осмотреть руку, хотя каждое движение исторгало у него стон.

Сомнений не оставалось. Рука была сломана в запястье, распухла до чудовищных размеров и приобрела какой-то зелено-красный цвет. Он упал на спину и, чувствуя к себе невыразимую жалость, стал оглядываться, удивляясь, почему мать не приходит, когда ему так плохо…

– Мама! – Сильван так стремительно сел, что боль скрутила ему кишки и едва не вызвала рвоту.

Он не помнил ни того, где находится, ни того, как здесь оказался. Он знал лишь, куда ему следует идти, знал, что должен привести помощь своим солдатам. Пытаясь определить, сколько времени прошло после его падения, Сильван огляделся. Ночь минула, высоко в небе сияло солнце.

То, что показалось ему сплошным навесом, на самом деле было плотной листвой. Мертвые серые листья, неподвижно повисшие на мертвых ветвях. Это не было обычным осенним увяданием, когда листва красно-золотым потоком медленно слетает на землю. Из этих листьев, ветвей, стволов и корней жизнь словно высосали, оставив лишенную соков сухую, безжизненную оболочку.

Такого количества сотен мертвых стволов Сильвану еще не приходилось видеть, и он отпрянул от гадкого зрелища. Но времени терять было нельзя. Ему следовало выполнить ответственное поручение.

Небо над головой, чуть пасмурное, дрожало в странном мареве, которое юноша ошибочно принял за отголосок недавней бури. «Прошло не так уж много часов, – сказал он себе. – Армия в состоянии продержаться такое время. Еще не поздно привести помощь».

Но сейчас нужно было наложить на руку лубок, и он принялся искать глазами крепкую палку. Думая, что нашел то, что нужно, он сжал пальцы, и палка рассыпалась у него в кулаке, обратившись в труху. Удивленный, он отдернул руку. Пыль оказалась влажной и жирной на ощупь. С отвращением он вытер пальцы о рубаху, мокрую от дождя.

Его окружали деревья-мертвецы. Мертвыми были окрестные травы, кусты, упавшие ветки. Все вокруг казалось выжатым досуха.

Ему доводилось что-то слышать об этом прежде… Он никак не мог припомнить, что именно, а времени вспоминать у него не было. С лихорадочной поспешностью Сильван стал шарить руками в траве и наконец нашел то, что искал. Хотя палку и покрывала пыль, она не была поражена этой странной болезнью. Стиснув зубы, он прижал ее к предплечью и, оторвав от рубашки полоску, стал пытаться придать руке правильное положение. Обломки кости задевали друг друга, издавая невыносимый скрежет. От боли и жуткого звука его опять затошнило. Едва не потеряв сознание, Сильван сел, прислонился спиной к дереву и опустил голову. Все его тело мгновенно покрылось потом.

Наконец в глазах прояснилось, и боль немного отпустила. Плотно прижимая раненую руку к телу, Сильван, пошатываясь, стал подниматься на ноги. Ветер стих, и невозможно было понять, в какую сторону он дул прежде. Солнца не было видно за облаками, но с одной стороны они казались чуть светлее, и Сильван решил, что восток, вероятно, там. Повернувшись в противоположную сторону, он стал вглядываться в темную даль.

Юноша не мог припомнить ни того, как он упал, ни того, что предшествовало его падению. Он решил рассуждать вслух, чувствуя, как успокаивают его звуки собственного голоса.

– Последнее, что я помню, это дорога впереди, по которой я должен был идти в Сителност. – Он говорил на сильванестийском, языке своего детства, который так любила его мать.

Перед ним возвышалась гора. Сильван стоял на дне ущелья, которое смутно помнилось ему по прошлой ночи.

– Кто-то либо взбирался здесь, либо скатился вниз, – продолжал он, разглядев неровный след на серой пыли, которая покрывала склон горы. Затем Сильван горестно улыбнулся. – Этим кем-то, кажется, был я сам. Должно быть, я оступился в темноте и свалился. А это означает, – обрадованно добавил он, – что дорога совсем рядом. Мне не так уж далеко идти.