Кельтская волчица - Виктория Дьякова Страница 22

Что ж будущее? Оно казалось девушке безмятежным и счастливым. Даже в самом страшном сне, она не могла себе вообразить, что окажется прикованной к постели и ее изредка только будут переносить в кресло, чтобы она смогла посмотреть на любимую Андожу, которой больше никогда не коснуться ее безжизненные ноги. То состояние, похожее на мрачные вечерние облака, запускающие свои длинные крючковатые пальцы над озером, иностранный доктор именовал меланхолией. А ей казалось, что поток волн, хорошо видимый из окна, устремляется прямо на нее. И вот уже не различить вовсе ни белых камней, ни мелких ракушек — утешительных приветов детства. Вода заполняет топи, болото наступает, покрывая собой еще недавно цветущую землю…

Приступы безысходного отчаяния, бунт духа против разгоряченной плоти, огромное физическое страдание, когда молодость еще отчаянно желала жить — вот что чопорный сухопарый немец в веснушках называл ее меланхолией. Домашний священник читал проповеди, призывая к покорности и смирению — они вознаграждаются Господом. Но ни о каком вознаграждении она не мечтала более, кроме одного — смерти, которая положит конец всем ее страданиям.

Она отсчитывала свое несчастье с женитьбы старшего брата Антона. Отец сосватал за него юную девицу из Ухтомского семейства, не послушав родственников, твердивших ему, что за теми почитай три века тянется дурная, колдовская слава. Все началось с того, что оставшись старшим князем в Белозерском роду, князь Никита Романович Ухтомский покинул свою родную землю и служение государю Иоанну Васильевичу Четвертому. Он уехал в Италию, за давней зазнобой своей, римской герцогиней Джованной де Борджиа, продавшей, как говорили душу дьяволу. Там после гибели ее галеры в сражении Непобедимой Армады с английской эскадрой, он нашел герцогиню в заброшенном замке средневековых рыцарей, и по словам старожилов, именно она Джованна де Борджиа, герцогиня дьявола, стала матерью его сына Александра, продолжившего род Ухтомских князей на Белозерье.

Досталась ли Евдокии Ухтомской частица дьявольской итальянской крови или история о страстной и долгой любви князя Никиты Романовича к дочери римского герцога все же оставалась только легендой, каких немало рождалось и жило на Белозерских землях, передаваемыми из уст в уста поколениями, но невеста брата не понравилась Софье с первого взгляда. Что за странная способность, думала она тогда, едва только отец впервые привез Евдокию в их дом, превращать счастье в беду одним только взглядом. Откуда эта порочная склонность — находить в жестокости чувственное удовольствие. Какой злой дух раскачивал колыбельку этой юной особы?

Что ж спорить, собой Евдокия была чудно хороша. Но то ли в подтверждении давних слухов, то ли по странному стечению обстоятельств, в ней почти совсем не чувствовалось Белозерской кровинки. Зеленые глаза под золотисто-рыжей копной волос, немного жесткий, сладострастный рот. Перед силой ее обаяния не мог устоять никто. Князь Иван Степанович и княгиня Марья Филипповна — оба в одно мгновение превратились в мягкий воск в ее пальцах, а бедняга Антон, что же говорить о нем? Сраженный ее красотой, он с первого взгляда сделался ее рабом.

Избалованная и властная, Евдокия привыкала, что ей покорялись все, и только она, Софья ни в чем не уступила узурпаторше, даже на мгновение. Она нанесла ей тот шрам, который впоследствии обезобразил прекрасное лицо Евдокии, так что на Белозерье к старости ее стали называть Евдокией Меченой. С ним прекрасная наследница римских герцогов, если она конечно, была ею, сошла в могилу, впав до того в безумие. Говорили, она обманывала Антона с первого дня после их свадьбы, и даже на склоне лет умудрялась находить любовников. Последним, кого она покорила, оказался даже сам император российский — несчастный юнец Петр Второй.

В тот год, когда князь Иван Степанович сосватал за Антона княжну Ухтомскую, Софье исполнилось четырнадцать лет. Андожский дом, светлый и очень дружный жил счастливо, беззаботно, в достатке и независимости.

Иван Степанович, страстный любитель лошадей и собак, целыми днями пропадал на охоте, матушка же Мария Филипповна вела все хозяйственные дела усадьбы. Тогда дом не был большим, его окружало кольцо ветвистых деревьев, вырубленных позднее под корень. Возвышаясь над Андржским озером, он представлял собой тот дивный род семейных домов, которые как бы дремлют, не замечая течения времени.

Сколько бы лет не прошло, но стоит и нынче Софье только закрыть глаза и вспомнить о нем, как в ноздри ей ударит такой знакомый запах нагретого солнцем сена, она увидит огромное колесо отцовской мельницы, сгоревшей в день ее смерти и полыхавшей устрашающим пламенем на всю округу. Сразу вспомнится запах пыльного, золотистого зерна. Небо над Андожским домом всегда казалось белым от множества голубей, летавших над ним, вспархивающих и садящихся на ставни и крыши. Их тоже разводил неугомонный затейник Иван Степанович. Голуби летали, проносились над головами — они были такими доверчивыми, что клевали зерно прямо с ладоней. Надутые и гордые птицы расхаживали с важным видом по двору — они создавали особую атмосферу уюта.

В день свадьбы Антона с Евдокией, которую сыграли по настоянию невесты у нее в Ухтоме, голуби улетели, и это стало первой обидой Софьи на молодую княжну, которой, может быть та и не заслужила. Но почему — то они улетели, почему? Как ни странно, только с десяток их вернулось позднее в Андожский дом, когда Софья уже не могла двигаться и лежала прикованной к постели. Наверное, они вернулись, чтобы утешить девушку. Да, так было. Голуби садились на окне, и она смотрела на них, вытирая слезы с глаз и слушая их милое воркование, тогда как другие во главе с Евдокией скакали на охоту или уезжали в гости, а она уже больше никогда в жизни не могла присоединиться к ним.

Вторая обида случилась, когда в доме начали готовить спальню для молодоженов. С лихорадочно блестящими глазами Софья спорила с матерью — зачем лести все самые лучшие, самые новые портьеры и гобелены. Неужели мы так стесняемся своей жизни, и хотим показать Евдокии, что наш дом вовсе не так убог, как ей кажется. Неужто она находит Андожу убогой для себя?

Несмотря на все возражения, слуги мели полы, вытирали пыль, старый дом ходил ходуном, и постепенно, как-то совсем незаметно, Софья стала ощущать в нем чуждость. Вот если бы все делалось для Антона, для ее обожаемого брата, для его счастья — сестра бы не высказала ни малейшего неудовольствия, она сама бы принялась за уборку, но здесь все делалось именно для Евдокии. «Когда ты будешь выходить замуж, тогда поймешь», — едва ли не впервые в жизни отрезала Софье матушка.

А слуги на поварне шептались под звон посуды: «Антошка-то наш первый наследник князю Ивану Степановичу, ему вся Андожская земелька по смерти отца достанется. Вот потому-то она выходит за него замуж, волчица. «Тогда, еще в своем детстве, Софья впервые услышала как Евдокию назвали волчицей. Услышанное очень рассердило Софью и очень ее озадачило. Она ведь рассчитывала принять в дом почти сестру, а выходила, что принимает соперницу.

Рассказы о свадьбе мало занимали княжну. Мария Филипповна, вернувшись из Ухтомы, без умолку описывала наряды приглашенных дам, восхищалась красотой невесты и ее убранством. К тому же сам Ухтомский дом показался ей намного богаче ее собственного.