47 ронинов - Джоан Виндж Страница 24

Ну что ж, костюмы и маски у них действительно замечательные и сделаны весьма искусно, а игра полна утонченности и высокого мастерства – всё как обещал Каватакэ, главный в труппе. Обещания, конечно, стоят немного, но эти актеры выступали перед самим императором, и Мика сочла, что и для сёгуна они будут достаточно хороши. Пусть император сейчас лишь символическая фигура без реальной власти, он все равно остается живым олицетворением милости богов, своих предков и занимает особое, священное, место на самом верху общества – хотя и вдали от него.

Каватакэ сам выступал впереди своей труппы – изящество и нарочитая театральность движений выдавали его даже под маской демона. Он танцевал и принимал позы так эффектно, словно был рожден изображать богов и легендарных героев – обычных действующих лиц в пьесах но. Возможно, так и есть, подумала Мика – она все больше убеждалась, что предопределение управляло жизнью людей, как бы ни пытались они идти против судьбы.

Взгляд девушки заскользил по сторонам, ни на чем не задерживаясь. Волнение первых минут осталось позади, и ожидание, пока все гости рассядутся, было таким же утомительным, как прежде – приготовления, в которые приходилось вникать. Вид самураев Ако, таких благородных и отважных в новых доспехах, заставлял ее разделять законную гордость отца – пока она не вспомнила о том, кто не появится здесь сегодня, хотя поистине заслуживает шанса отстаивать честь князя Асано на поединке.

Мика обвела глазами помост, где сидели княжеские вассалы высокого ранга: Хадзама, Исогай, Хара… Она представила себе Кая между ними, в сияющих доспехах с эмблемой клана, – и только еще больше расстроилась. Потом ее взгляд упал на лицо одного из самураев, которого все звали Басё, и тот, заметив, что дочь господина смотрит на него, улыбнулся и подмигнул в ответ. У Мики немного потеплело на сердце; она тоже улыбнулась здоровяку, вспоминая их первую встречу…

Мысленно Мика увидела себя ребенком, несчастной, безутешной девочкой. Она сидела тогда во дворе, плиты которого так густо покрывали осенние кленовые листья, что алое кимоно сливалось с фоном… сидела и горько плакала. Плакала уже не первый день, не отзываясь на уговоры нянек, старавшихся ее отвлечь. Ей казалось тогда, что слезы никогда не остановятся, а боль в сердце не пройдет. Когда умерла мама, ей было восемь; отец в горе заперся у себя и словно забыл, что у него есть дочь.

Проходивший мимо Басё с виду ничем не отличался от прочих вассалов отца, хмурых и неразговорчивых в те дни, – разве что огромным ростом и толщиной да еще белым капюшоном на голове: самурай лишь недавно вернулся из монастыря, где обучался боевым искусствам. Из-за этой накидки великан казался еще более устрашающим.

Однако Басё, единственный из всех, заметив плачущую среди листьев девочку, не прошел мимо. Окинув ее долгим взглядом, он низко поклонился и сказал:

– Госпожа Мика, вы дочь даймё, а значит, не трусливее любого самурая. Хотите со мной в дозор на внутреннюю стену?

Она уставилась на него, раскрыв рот от неожиданности, икнула и вскинула руку к губам. Широкая улыбка, появившаяся на лице Басё, мгновенно придала ему вид озорного мальчишки, которым он в душе и был. Эта улыбка, то, что он заговорил с ней, его неожиданное предложение – все вместе совершенно сбило Мику с толку. Она не помнила, что ответила тогда, сама не своя, разрываясь между горем и детским любопытством. Но несколько минут спустя она уже карабкалась по ступенькам к наблюдательному пункту, а за ней озабоченными гусынями спешили няньки.

Впервые она попала на такую высоту, с которой можно было окинуть взглядом все Ако. Поля и леса, река и небо казались отсюда совершенно другими. Резкий ветер развевал волосы, словно девочка летела, Басё показывал ей рисовые поля и деревеньки крестьян, по осенним краскам листьев распознавал деревья, росшие на холмах, а потом протянул руку к морю – Мика и не думала, что оно так близко.

Потом они оба смотрели в небо. Басё рассказал ей, как в монастыре он любил лежать на траве и представлять себе, что он на дне неба. Будто небо – как море и из его глубин можно взмыть вверх, к чистому голубому сиянию… А еще он смотрел на облака над головой, угадывая в их странных очертаниях диковинных рыб, кроликов, собак, забавно искаженные лица знакомых; облака все время меняются, и одна картина перетекает в другую, как по волшебству.

Басё спросил, что видит Мика, и с его помощью она стала придумывать самые невероятные образы, какие только приходили ей в голову, – и вдруг с изумлением поняла, что весело смеется, показывая пальцем то туда, то сюда. Она больше не сидела, окаменев от горя, и не лила слез. Лицо и рукава высохли. Мика вдруг почувствовала себя такой же высокой и сильной, как сам Басё, словно, как облако, превратилась во что-то другое – в кого-то, кем горько плачущая девочка даже не надеялась стать.

Она спросила Басё, сможет ли мама стать облаком, и он ответил, что ее мать теперь часть всего сущего – и неба, и земли Ако, – что она в каждом человеке внутри замка и вне его, и особенно – в сердце своей дочери и ее отца.

Эти слова дали девочке утешение, в котором она так нуждалась, и силы жить дальше. Почувствовав себя обновленной, Мика твердо решила, что вытащит отца из его покоев и приведет его сюда, на стену, чтобы поделиться тем, чему научилась здесь.

– Басё! – раздался вдруг сердитый окрик.

К ним спешил Оиси Ёсио – еще с мальчишеской стрижкой, еще только помогавший отцу в обязанностях каро, но уже исполненный уверенности в себе, гордый делом, которое ему поручили.

– Что здесь?..

Он вдруг запнулся, увидев Мику и сообразив, что все эти женщины – ее няньки. Согнувшись в глубоком поклоне, он пробормотал:

– Простите меня, госпожа. Я не… простите, что, э-э, помешал.

Он выпрямился, пунцовый от смущения. Мика хихикнула.

– Ничего, – махнула она рукой и, чтобы вывести его из смущения, указала на облака. – Видишь? Где здесь кролик?

Вновь обернувшись к Басё, она, на глазах Оиси и ошеломленных служанок, опустилась перед ним на колени, словно перед изображением милосердного Будды, со всей серьезностью поблагодарив за преподанную мудрость.

Поднявшись на ноги, Мика без малейшего перехода велела нянькам идти с ней к отцу. Она помнила, как почтенная Хару – единственная из всех, кто не лишился дара речи, – тихо спросила Басё, каким волшебством он излечил девочку.

Тот, улыбнувшись, покачал головой, словно отрицая всякую заслугу.

– Смех возносит человека к богам, – ответил он и вместе с Оиси продолжил обход.

От Оиси Мика узнала потом, что «Басё» – прозвище, имя знаменитого поэта; воина-монаха начали звать так, когда отец присудил ему победу в стихотворном состязании. Девочка долго не понимала, зачем самураю поэзия, – пока не выросла и не прочитала «Книгу пяти колец»…

Вспомнив об авторе книги, легендарном мастере меча Миямото Мусаси, девушка вернулась к настоящему – и тут же подумала о Кае. Ее душа кипела от возмущения: он не сможет сегодня даже присутствовать здесь, не говоря уже о том, чтобы сражаться за Ако.