Пятиборец - Сергей Антонов Страница 26

—Хорошо, принц Шакелас, где выход?

—Выход, где вход. Сначала работать нога, потом голова.

—Что за ерунда? — возмутился Андрей. — Хочешь, чтобы я головой дверь проломил?

Быстрым шагом он направился к выходу, но в шаге от него наткнулся на невидимую преграду. Что-то не пускало его вперед, а когда Брюсов попытался пустить в ход меч, лезвие отскочило с таким звоном, будто невидимая преграда была сделана из камня.

—Что это, принц Шакелас?

—Магия, — ответил за горбуна Тритемий. — Довольно простая магия замков и запоров.

Он проковылял к двери, сделал несколько пассов руками, тихо произнес слова заклинания. На месте невидимой преграды в воздухе зажглись оранжевые письмена, вписанные в круги и треугольники.

—Подойти к двери может лишь тот, кто поставил эти магические печати, — констатировал Тритемий.

—И ничего нельзя сделать? — Андрей тревожно поглядывал на вертящуюся стену, которая уже начала содрогаться от ударов преследователей.

—Еще как можно, сын мой! — морщинистое лицо Гиннеса озарила хитрая улыбка. — Беверидж, оказывается, не прочь побаловаться магией. Ошибся он только в одном: не стоило хранить здесь посох, который он у меня отобрал.

Тритемий подошел к стоявшей у стены деревянной пирамиде с оружием, где среди мечей и алебард притулилось несколько магических жезлов, и вынул из подставки длинный деревянный посох с навершием в виде головы змеи с открытым зевом.

—Мой жезл снимет это заклятье! Только поспешайте, брешь в магической стене закроется очень быстро.

Слова Тритемия были прерваны звонким лаем. Вынырнувший из-под стола щенок рванулся к говорящей голове и вцепился бы в нее, если бы не расторопность Эсквилины. Девушка подняла Шакеласа над собой, а щенок заметался вокруг, тщетно пытаясь добраться до своей цели. Это был тандерхаунд — черный песик с белыми кругами вокруг глаз.

—Сгинуть, проклятый псин! — верещал Шакелас. — Или получать пинок!

Тритемий не стал дожидаться пока голова закончит свои пререкания с собакой — обитая медными полосами стена уже шаталась под ударами с той стороны. Он поднял посох над головой и направил на дверь. Прошептал заклинание и крикнул неожиданно низким для него голосом:

—Tolcytumotversitas!

Оглушительный взрыв, яркая вспышка. Поток горячего воздуха толкнул Андрея в грудь, а пыль запорошила глаза. Облако еще не успело осесть, а все уже увидели, что посох Тритемия не только пробил магическую стену: от самой двери осталась лишь груда мусора.

—Бежим, — скомандовал Брюсов и вдруг заметил, что Ригглер вместо того, чтобы бежать, стоит у полки как приклеенный и что-то на ней перебирает. — Брат Билли, что ты делаешь?

Монах сунул за пазуху клубок оберегов и бросился к хромающему старику, чтобы помочь ему добраться до выхода.

В этот миг вертящаяся стена рухнула. Первым в хранилище артефактов ворвался великан-офицер, на сей раз вооруженный обычным мечом, который в его руке казался игрушечным. Левая половина лица у него была красной от ожога, а шрам на щеке сделался из белого багровым.

—Брось меч, мальчишка, — рыкнул он, окинув Андрея полным ненависти взглядом. — Сначала надо до него дорасти. Сдавайся.

Брюсов салютовал великану трофейным клинком и насмешливо улыбнулся:

—Я бы рад, — произнес он виноватым тоном, — но я не привык сдаваться без боя.

—Воистинно! — воскликнул Шакелас. — Мы иметь принципы. Сдавай себя первый, пока не рано.

Офицер ринулся на Андрея. Клинки с лязгом встретились и заскрежетали один по другому. Первый же удар показал Брюсову, что он столкнулся с серьезным противником. Под его бешеным натиском ему оставалось только отступать.

—Эндрю, поспеши! — закричал Тритемий. — Сейчас закроется.

Андрей с великим с трудом отразил мощный рипост великана, однако тот продолжал наступать, прощупывая ловкими ударами все секторы защиты Брюсова. Он едва поспевал отбивать клинок противника,получил легкое ранение в руку, но в этот момент под ноги атакующему гиганту с лаем кинулся щенок-тандерхаунд.

Брюсов воспользовался секундным замешательством и отступил, не поворачиваясь к противнику спиной, в магическую брешь...

Ночь выдалась просто замечательная. На темной чаше неба, словно россыпи самоцветов, мерцали звезды. Светлая луна, похожая на большую серебряную монету, медленно катилась по небосводу. Стояла гулкая тишина, лишь изредка нарушаемая криками ночной птицы и шелестом листвы, доносившимися из ближайшей дубовой рощи. Медленные воды Борд-Ривер все еще посверкивали сквозь быстро сгущавшийся туман. На пологом заливном лугу горел небольшой костерок

Молодой пастух подбросил в огонь сухих веток, достал из заплечного мешка пресную лепешку, с удовольствием откусил кусочек. Лепешками его снабдила заботливая жена. Она же купила у торговца оберегами большой осиновый кол с вырезанными на нем заклятиями против гирудов. Сейчас кол лежал в траве рядом с пастухом и, несомненно, отлично делал свое дело: за трое суток, проведенных в опасной близости от границы Империи, гируды ни разу не обозначили своего присутствия. Немногие овцеводы Уайтроуз осмеливались пасти здесь свои стада. Хотя эти луга изобиловали сочной травой, а в ручьях журчала прозрачная вода, место считалось проклятым. Время от времени здесь пропадали овцы. И люди. Хуже всего было, когда они возвращались.

В памяти пастуха еще был свеж случай с односельчанином. Несколько недель назад тот отправился в эти места косить сено на заливных лугах. Вернулся в деревню без стада, испуганный и белый как полотно. Сперва лепетал что-то о красавице в венке из черных роз и о своих ночных встречах с нею в лесу. Потом набросился на соседа и попытался прокусить ему на шее яремную жилу. Косаря скрутили, заперли в сарае и вызвали из Ноулдона отряд Стальных сутан.

Когда сарай открыли, оказалось, что обращенный успел прорыть в каменистой земле лаз. Для этого ему потребовалось меньше суток. Свои ногти он стер до костей. Но обращенный не чувствовал боли. Его посадили в высокую железную клетку и сожгли на деревенской площади. Даже корчась в огне, косарь продолжал призывать свою красавицу и вопить о том, что за один ее поцелуй готов отдать остатки своей крови до последней капли.

Участь несчастного косаря заставила других на время забыть о чудесных лугах, где овцы в считаные недели нагуливали жир, а шерсть их делалась удивительно мягкой и длинной. Однако желание разбогатеть заставляло скотоводов приближаться к самой границе Империи. Одни возвращались целыми и невредимыми, другие исчезали без следа.

Подкреплявшийся лепешкой пастух был осторожен. Он любил свою семью, и только это заставило его рискнуть собой, а вовсе не стремление к быстрой наживе. В гибельные края его погнала охватившая королевство засуха, как полагали местные жители, магического происхождения. Беспощадное солнце превратило зеленые травы в чахлые и малосъедобные для скота пучки. Почти все ручьи большей частью пересохли. А по руслам тех, которым удалось пережить засуху, катилась теплая, до омерзения мутная вода.