Спасти Императора! «Попаданцы» против ЧК - Герман Романов Страница 27

Накинув на плечи бушлаты, танкисты застегнули блестящие пуговицы, и, нахлобучив бескозырки, выпрыгнули в окно, прихватив с собой оружие. Им навстречу, но по параллельному курсу в другое окно, влетело мертвое тело, белеющее в темноте исподним, и звучно шмякнулось об пол.

Попович всегда удивлялся, откуда в щуплом Шмайсере столько силы, ведь он сам здоровенного мертвеца едва бы поднял, а ведь тот его легко швырнул, без видимой натуги, да так, что труп полетел.

— Счастливец у тебя лежит холодным, ваше высокоблагородие, легкой смертью отделался. Остальным уже круто не повезет, больно откровенно они бахвалились в своем палаческом ремесле!

Голос немца был такой, что Алексей поежился, а холодные мурашки пробежали волной по телу — жестокость Шмайсера вошла у них в поговорку.

Но особенно тот не жаловал комиссаров, карателей и убийц, может быть, потому, что сам был таким же. Он даже как-то обмолвился в шутку, что его даже черти из ада выгонят за отсутствие гуманизма, но в это почему-то хотелось верить, а не смеяться.

Рассуждать времени уже не было — Путт от ворота стал призывно махать рукой, сигнализируя, что два оставшихся в штольне матроса требуют подъема наверх. Потому все трое заспешили к лебедке и уже через несколько секунд стали наматывать в две силы трос на барабан. А Путт со Шмайсером встали на помосте, готовые к встрече минеров.

— Руку подай, — молодой задыхающийся голос потребовал у Шмайсера помощи. — Там не продохнуть, не вижу ничего, глаза слезятся. Маску бы… На ощупь, почти вслепую, провода цепляли.

Шмайсер рывком вытащил матроса на помост, а Путт без промедления врезал ничего не подозревающему Полещуку по затылку. Моряк не вскрикнул и мешком повалился на бревна.

Второй минер, более пожилой, лет тридцати пяти, что-то сообразил, но также получил по голове прикладом карабина и был выдернут из бадьи руками капитана и радиста.

— Так что же это такое? — искренне возмутился Путт. — Не стану я эти бушлаты одевать, от них же воняет за три версты.

— Ты в своем шоферском прикиде можешь Мойзеса не провести или его водителя. Парк у чекистов небольшой, автомобили и шофера там наперечет. Так что надевай бушлат, не кочевряжься, а то всех подведешь. Штаны не надо — у нас тоже черные, не разглядят.

Возражать Фомину Путт не решился, скинул с плеч кожанку и надел бушлат, заботливо протянутый радистом. Оба матроса были уже раздеты до исподнего, связаны веревкой по рукам и ногам, с кляпами во рту.

— Пусть здесь отдыхают, а то таких бугаев волочить — пупок надорвем, — сплюнул на траву Шмайсер.

— Взяли за руки, за ноги, в лабаз занести. Пусть там пока полежат, — приказал Фомин и ухватился за ноги одного из матросов.

Гауптман подхватил его за плечи, и они, крякая от натуги, отволокли пленника, бросив с размаха в подросшую крапиву. Вслед, в молодую, сочную, уже жгучую поросль, проследовал и второй моряк, брошенный Поповичем и Шмайсером. Вытерев руки об одежду, танкисты пошли обратно. Теперь можно было перекурить, что они и сделали, усаживаясь на бревна.

— Ну что, матросня, как товарища Мойзеса встречать будем? — задал всем вопрос Фомин после того, как каждый несколько раз затянулся табаком.

— Проще простого, — первым отозвался Путт. — Мы с тобой у дороги стоим, впереди машины. Шмайсер со снайперкой в кузове, полог отдернут. Алешка за автомобилем, в случае чего на помощь спешит. Там их трое всего будет, да еще девушка, что на заклание эти сволочи определили. Я думаю, мы с тобой, Федотыч, управимся быстро.

— С чего ты взял, что их всего трое? — спросил Фомин. — А может быть, в кузове еще десяток матросов!

— Эти говорили, что Мойзес с ветерком едет, значит, машина открытая. Взрывчатку чекист не брал, боясь утяжелить автомобиль. А потому у него легковушка. Туда влезут водитель, сам Мойзес, девушка и один охранник, без него чекист вряд ли ездить будет.

— А может, двое?

— Нет, Алеша, один. Девушку не силком везут, она сама едет. И потому Мойзес с ней сидеть будет рядом. Ты думаешь, что он еще одного охранника между собой и девчонкой на сиденье сунет? Только одно не пойму, зачем она сюда едет? Ведь замучили бы здесь ее.

— Я думаю, ее на близких взяли. Отца или брата арестовали, а там велели не ломаться или… Сам понимать должен, — Фомин затушил окурок первым. — А ее бы не просто замучили. Как я понял — Мойзес кое-что другое тут устраивает, чем простая дефлорация…

— Что-что?

— Девственности лишить ее он хочет. Это обряд или ритуал, как я понял. А потом вся эта матросня должна была ее до смерти насиловать. Там, думаю, с ней было бы то, что с теми несчастными девчонками, что сейчас в штольне покоятся. Это здесь, судя по всему, происходило — терзали, резали, ломали, потрошили…

— Тьфу ты! — Попович перекрестился.

— Ты прав, Алеша, бесы они и есть. Их до последнего изничтожать надо, без жалости в сердце, ибо они такого слова не знают. Им муки людские в радость. Эти твари с таким наслаждением здесь рассказывали, как в прошлом году офицеров на кораблях зверски убивали, в море топили, в раскаленные топки бросали живыми…

— Стой! Значит, это прошлое все же. А прошлый год — это семнадцатый год, уж больно там такие расправы над офицерами творили. А потому…

— Потом будем рассуждать, Федотыч! Гул мотора слышу. Никак к нам товарищ Мойзес припожаловал?! Ждем-с…

Рассветало. Туман свертывал свое покрывало и тонкими струйками таял между деревьями. Открытый легковой автомобиль бодро съехал с небольшого пригорка и, раскачиваясь на травяной дорожке, шустро добрался до штольни, миновав зияющий оконными проемами дом. До грузовика он не доехал буквально два десятка шагов и остановился, выпустив напоследок клубы сизого, вонючего дыма.

В машине сидели четверо — трое мужчин и одна совсем еще юная девушка. Особи сильного пола были похожи друг на друга, словно крысята из одного помета. В кожаных кепках и куртках, из-под воротников которых торчали, к великому изумлению Фомина, белоснежные рубашки.

Через плечо были накинуты знакомые ремешки от коробок с маузерами, но сами пистолеты Фомин не видел — борта скрывали. Взгляды у всех троих уверенные, хозяйские. Вот только на этом сходство между прибывшими заканчивалось, и начиналось различие.

Водитель являлся обладателем типичной веснушчатой рязанской рожи, которая, если спросишь, начнет в ответ непременно акать. Молодой парень, но франтоватый, руки в кожаных крагах уверенно держат «баранку».

Второй типчик, сидевший на переднем сиденье рядом с водителем, явно спустился с кавказских гор, но вот овечьи отары он там вряд ли пас. Холеная ладонь лежала на борту, но тонкие пальчики что-то нервно выстукивали. И харя соответствовала — злой настороженный взгляд при кривой ухмылке, которою сразу захотелось стереть ударом приклада.

Третий, вальяжно развалившийся на просторном заднем сиденье, имел морду какого-нибудь профессора или чиновника, рангом не ниже министра. Только взгляд жил отдельно от облика, нехороший взгляд, прищуренный.